Круг наших знакомых быстро увеличивался, так что в столовую мы отправились большой компанией. Обед протекал оживленно и весело.
— Скажите, — обратился я к Тао, — по окончании революции на Айю все же были восстановлены государства и государственная власть или, по крайней мере, управление?
— Нет, таковых здесь не существует, — все население Айю представляет собою одно единое общество.
— В таком случае — это хаос, анархия!..
— Быть может, анархия, но не хаос, — спокойно возразил Тао, допивая бокал какой-то изумрудной жидкости. — Как вы должны были заметить, у нас господствует, наоборот, полный порядок.
— Нет, Брайт, это коммунизм, — вмешался профессор, — тот самый коммунизм, к которому стремится на Земле III Интернационал!
— Называйте как хотите, — дело от этого не меняется. Идеальный коммунизм разумных существ не нуждается более во власти, и в этом смысле у нас анархия. Но, с другой стороны, подобная анархия возможна только при коммунизме. Коммунизм — это строй, а анархия — принцип отсутствия власти. Оба эти понятия, в конечном итоге, совпадают и сливаются. Вот и все.
— Но позвольте… Это все-таки непонятно… Ну, вот, например, вы намереваетесь послать на Юйви войска. Каким же верховным — органом это было решено и кто издал соответствующий указ или приказ?
— Никаким и никто, — последовал короткий ответ.
— Ничего не понимаю!
— Сейчас все будет понятно. Допустим, что вы с профессором идете по улице и вдруг замечаете злоумышленника, готовящегося напасть на гуляющих детей. Как бы вы поступили в этом случае?
— Мы немедленно бросились бы на него.
— Без предварительного обсуждения вопроса?
— Конечно.
— А разве вы не стали бы ждать соответствующих указов или приказов?
— Н-нет…
— Почему?
— Потому что, — ответил я при общем хохоте, — было бы совершенно ясно, как еле-, дует поступить!
— Так что же вы от меня хотите?
Таким образом вопрос приобрел до смешного примитивную форму… Спрашивать было уже, казалось, более не о чем, но мои испорченные воспитанием «государственных благодетелей» мозги никак не могли примириться с этим простым решением проблемы. Тогда я еще не представлял себе, чтобы «великую государственную систему», такую важную и необходимую, как нам внушали это в наших буржуазно-иезуитских школах, можно было бы свести к притче о разбойнике, детях и двух благородных джентльменах…
— Вот видите, Брайт, — наставительно произнес профессор, — что значит политическая безграмотность! На Земле вы считаетесь человеком с высшим образованием, а здесь вас приходится учить на примерах, как школьника. Я уверен, что любой ребенок ийо смыслит в этих делах больше, чем вы.
И все же, большое государство не умещалось еще в маленькой притче, и я опять обратился к Тао с замаскированным вопросом:
— Кто будет главнокомандующим и командирами экспедиции?
— А у вас были главнокомандующие и командиры, когда вы напали на злоумышленника?
— Нет, потому что нас было только двое.
— А если бы вас было сто?
Все опять рассмеялись. Я поднял вверх голову, размышляя над причинами, делавшими в притче о разбойнике не нужным военное управление, но не мог найти удовлетворительного объяснения: любой ответ немедленно был бы разбит. Было ясно, что дело не в количестве «войска».
— На потолке ничего не написано, — сказал профессор. — Я отвечу за вас. Мы не нуждались бы ни в каких командирах и приказах: сознательность и общность взглядов организовали бы нас лучше любого приказа, и мы действовали бы настолько согласованно, что могли бы обойтись без всяких командиров. И, наконец, коммунизм и свобода настолько всесторонне развивают, что ийо никак уже не могут нуждаться в начальстве!
— Совершенно верно, — подтвердил Тао. — Вы дали исчерпывающий ответ, лежащий в основе нашего социального строя.
— Но кто же, все-таки, лично решил отправить военную экспедицию на Юйви, кто захотел это? — не унимался я.
— Да хотя бы я, Афи, все участники экспедиции и, наконец, — вы сами! Ведь вы же говорили Афи, что не можете оставаться равнодушными и, невзирая на опасность, считаете себя обязанными предотвратить на Юйви войну! Ну вот вы и займетесь этим делом.
— А если все прочие ийо не согласятся с этим решением?
— Ну, что ж, те останутся дома.
— А не может ли большинство запретить меньшинству экспедицию, протестуя, например, против пользования для ненужных, по его мнению, целей кораблями, которые могут при этом пострадать, траты энергии и так далее?
Тао с улыбкой выслушал и внушительно ответил:
— Окружающая нас молодежь внимательно слушает и учится на вас истории: вы и ваша психология напоминают нам эпоху на Айю веков десять тому назад. Тогда тоже бесконечно много рассуждали, запутывая извращенным мудрствованием простейшие вещи. В частности, буржуазия (бедная!..) «никак не могла себе представить», как коммунизм и безвластие при нем практически возможны. Твердо и раз навсегда усвойте себе, что ни один ийо никогда, нигде и ничего не может запретить другому: все мы свободные и равноправные члены единого общества.
— Как, ничего? — продолжал я. — А если он захочет обидеть его, побить, забрать его вещи, вторгнуться в его личную жизнь и так далее?
— Скажите, а вы на Земле били своих соседей, грабили их, вторгались в их личную жизнь?
Все засмеялись. Мой же вопрос опять поставил меня в глупое положение.
— Нет…
— Так тем более можем вести себя так мы; все ваши вопросы задаются на основе буржуазного строя.
— А как же ийо с дурными наклонностями, эгоисты, преступники?
— Таковых у нас не существует.
— Неужели совсем?
— Ни одного. Все это — исключительно плоды капитализма, и у нас нет для них места: преступление при коммунизме так же нелепо, как кража воздуха. Эгоизму же не на чем вырасти и негде проявить себя. Поразмыслите над этим, постарайтесь-ка быть у нас эгоистом — вряд ли это вам удастся. Тем паче дурные наклонности, которые давно уже исчезли. Подумайте только: новые поколения и коммунистическое воспитание в течение тысячи лет!
Я подумал: «Да, это, действительно, все объясняло!»
— Ну, а лентяи и дармоеды, наконец, есть у вас, я надеюсь?
Все опять рассмеялись.
— Увы, и таковых не имеется: мне положительно нечем порадовать вашу земную фантазию. Во-первых, их нет уже потому, что вообще не существует подобных понятий. Это опять-таки — фразеология режима, при котором заставляют работать из-под палки. Рассуждая формально, все мы, в том числе и вы, «дармоеды», поскольку ничего за пищу не платим. Во-вторых, коммунистический строй и воспитание создали новый тип ийо, для которых бездействие совершенно не является идеалом. Вспомните представленную в музее эпоху строительства: заметили ли вы хотя бы намек на лень в этом огне энтузиазма? В-третьих, ийо высоко развиты и общественно сознательны. В-четвертых, у нас царство освобожденного труда, который является скорее радостью, нежели проклятием, как это было при буржуазном режиме: каждый выбирает себе работу по вкусу, способностям и призванию. В-пятых, для производства необходимых для общества продуктов каждому ийо при современном состоянии нашей техники приходится работать, в среднем, менее одной десятой части суток. Это не так уж много и, кроме того, работа легка и сводится, большей частью, к управлению машинами. Фактически же все работают гораздо больше, потому что свободный труд является творческим наслаждением. Можно было бы, например, прекрасно обойтись и без той архитектуры и прочих искусств, незначительную часть которых вы здесь видели: все это создано по личной инициативе отдельных групп ийо, которые искали применения своей творческой энергии. В-шестых, что вы, собственно говоря, подразумеваете под понятием «дармоедство» и «лень»? Я уверен, что вы не отдаете себе в этом отчета, иначе не задали бы подобного вопроса. Постараемся представить себе, как это выглядит. Один какой-нибудь член общества встает утром, кушает и идет гулять. Потом ложится спать, встает, опять кушает, гуляет, спит и т. д. Так, что ли?
Все рассмеялись.
— Так проходит день, два, три, десять, сто… Но, ведь, это ненормально, это ужасная болезнь со смертельным исходом от скуки… И если бы у нас нашелся такой ийо, мы старательно лечили б и жалели его, ибо во всех нас кипит жизнь, энергия и жажда деятельности.
— Но он мог бы не спать, а заниматься играми, спортом, посещать зрелища и вообще предаваться исключительно удовольствиям… — пытался я робко защитить свою позицию.
Но Тао был неумолим; он не только разбивал мои мелкобуржуазные доводы, но и выставлял меня перед всеми на посмешище.
— Прекрасно! — сказал он. — Изменим вариант, внеся в понятие «лень» предложенные вами «существенные» поправки. Посмотрим, что из этого получится. Спорт, вы говорите, зрелища, удовольствия? Хорошо! Значит, утром ваш «лентяй» встает, завтракает и играет по вашей программе с такими же лентяями, как и он сам, в футбол. Вспотев, как загнанные лошади, они принимаются за волейбол. Когда же у них начинают трещать руки, они решают отдохнуть, но к ужасу своему замечают, что скоро уже пора обедать, а «программа лентяя» далеко еще не выполнена. Волей-неволей приходится сыграть еще пару партий в лаун-теннис, затем попрыгать через веревку и козла, проделать гимнастику, проплыть несколько километров и покататься на лодках. Наскоро пообедав, они спешат прогуляться, а затем бегут толпой в кино, из кино — на концерт, с концерта — в театр…
Общий дружный хохот наградил оратора, а я лишь смущенно почесывал себе затылок… Тао же невозмутимо продолжал:
— Не выполненная часть программы остается на завтра. Несчастные «лентяи» встают с рассветом и принимаются за футбол…
Хохот усилился, и Тао пришлось повысить голос:
— …и происходит принципиальна то же самое, но с рядом технических изменений, потому что «удовольствий» на свете много. Так проходит еще один день, два, три, четыре, пять…
Хохот еще более усилился, а Тао продолжал считать:
— …девять, десять, двадцать, тридцать, год, два, три… Но сколько же времени, наконец, может эта нелепица продолжаться? Желали ли бы вы для себя полную подобных «удовольствий» жизнь? Скажите сами, не прямой ли это путь для умственно-развитых существ в психиатрическую лечебницу?
Хотя я и был разбит наголову, но, когда взрыв хохота улегся, я схватился за последнюю соломинку:
— Ну а если он будет исключительно заниматься науками, не производя общественно-полезных продуктов и существуя, таким образом, за счет чужих трудов?!
— О, это очень хорошо! — одобрительно ответил Тао. — Многие так и поступают — нам нужны ученые. Благодаря им, норма общественно-полезной работы сократилась до одной десятой части суток на долю единичного ийо, и вся жизнь на Айю превратилась в благоденствие. Творчество ученых и художников наиболее плодотворно, и они быстро проявляют его, ибо без творчества не может существовать ни одно разумное, здоровое существо: это биологический закон. Кроме того, нам необходимы в большом количестве ученые преподаватели и воспитатели детей и юношества. Пусть себе на здоровье учатся — общество не нуждается в их технической работе! Такие приносят еще большую пользу, и все их уважают.
Теперь Тао окончательно уничтожил меня, и я воскликнул:
— В таком случае, у вас — рай, а сами вы — боги!
— Отнюдь нет, — спокойно ответил он. — Чтобы войти в этот «рай», не было необходимости сделаться самим богами: для этого оказалось достаточным уничтожить лишь богов буржуазии.
— Да, — заговорил молчавший до сих пор профессор, — в музее мы убедились, что вы не с неба таким упали и не фальшивые буржуазные боги ввели вас в этот поистине «земной рай»: вы купили его не легкой ценой молитв, но кровью и героической борьбой ваших предков. А вы, — строго сказал он, повернувшись в мою сторону, — перестаньте спорить! Задавая элементарные вопросы вы только утомляете профессора Тао и смешите своей наивностью слушателей. Эти идеи известны даже на Земле, и вы сможете прочесть о них в десятках популярных книжек: в моей библиотеке есть подобная литература. Здесь же мы можем только спрашивать о существующем положении, а не вступать в дискуссии: факты сами говорят за себя!
Обед окончился, и все встали со своих мест.
— Мне хотелось бы, — обратился профессор к Афи, выходя наружу, — осмотреть кухню и способы приготовления пищи.
— Прекрасно, войдите в снаряд.
Яхта поднялась на коническую крышу столовой. Вся ее поверхность была покрыта десятками выпуклых кругов, представлявших собой механически открывающиеся крышки. Афи нажала одну из боковых кнопок, вследствие чего ближайшая крышка поднялась, образовав нечто в роде колодца. Заглянув во внутрь, мы увидели на дне его массу крупных розовых овощей, напоминавших собою картофель.
Афи нажала одну из боковых кнопок.
— Через все эти отверстия, — объясняла Афи, — выгружаются по сортам привезенные на склад продукты и предметы. Сейчас вы увидите.
С этими словами она подвела нас к центру крыши и открыла большой люк с неглубоким плоским дном, на которое все мы и стали. Нажим кнопки — дно опустилось, крышка захлопнулась, и мы очутились в колоссальном зале. На его пол опускались из всех отверстий крыши прозрачные колонны, наполненные всевозможными молочными продуктами, яйцами, овощами, фруктами, маслами, посудой и рядом других известных нам предметов и веществ. Внутренние стены большинства колонн омывались водой, причем продукты медленно спускались вниз.
— Куда они поступают? — спросил я.
— На кухню. А это, — сказала Афи, указав рукой на воду, — холодильная жидкость: каждый продукт содержится в соответствующей температуре, предохраняющей его от гниения. Едем дальше.
Еще один нажим на кнопки, и мы опустились в следующий этаж, повиснув на своей площадке под потолком в воздухе. Со всех сторон доносилось едва уловимое, легкое жужжание.
— А теперь — смотрите вниз.
Я ожидал увидеть усовершенствованную кухню с массой поваров в белых колпаках и халатах, вытяжные навесы над плитами, тщательно поглощающие пары вентиляторы и прочее кухонное оборудование. Но ничего подобного там не оказалось. Вместо этого, мы увидели такой же огромный и очень светлый зал с рядом находившихся на полу круглых отверстий, уходящих куда-то вглубь. Десятки закрытых блестящих машин принимали из прозрачных колонн продукты и сообщались между собой снизу и сверху двумя густыми сетями конвейеров.
Вместо же поваров в колпаках и халатах, по залу разгуливало трое ийо в универсальном облачении, т. е. в чешуе, как и все мы.
Время от времени они приходили к распределительным доскам, на которых поворачивали различные рычажки и рукоятки.
Здесь было настолько тихо, спокойно и светло, что все это совершенно не походило не только на кухню, но даже и на фабрику. Не заметно было никаких трансмиссий, ремней или приводов, и абсолютно не чувствовалось ни малейшего запаха или присущей кухне жары. На досках загорались зеленые кружки, и в отверстиях пола появлялись знакомые нам крышки столов с пустыми тарелками и блюдами. Крышки поднимались несколько выше уровня пола, и их края опускались, вследствие чего вся посуда немедленно сползала на конвейеры и уносилась в ряд специальных машин. Разгрузившись, крышки выпрямлялись и опять сравнивались с полом. Тихо скользя на конвейерах, подкатывались к ним со всех сторон из разных машин тарелки, ножи, вилки, ложки, бутылки, хлеб, плоды и полные вазы и блюда. С помощью остроумных приспособлений все это немедленно и без единого звука размещалось по своим местам, опускалось вниз, и зеленые огоньки угасали. Машины убирали грязную посуду, мыли тарелки, приборы, фрукты и овощи, очищали их от шелухи, изящно резали на части, передавали друг другу полуфабрикаты для дальнейшей обработки, варили и жарили, нагружали блюда различными яствами, разливали суп по вазам и, наконец, накрывали на стол. Каждая машина выпускала определенный вид производственного ассортимента или же выполняла одну законченную функцию.
Хотя мы с профессором и успели уже кой к чему привыкнуть на чудесной Айю, но эта удивительная «кухня», если можно так выразиться, привела нас в совершенный восторг. Не проронив ни слова, мы долго любовались со своей площадки этим стройным и сложным механическим миром, наблюдая, как разнообразнейшие продукты, посуда и готовые блюда ловко сновали между машинами, разгуливая в два этажа на конвейерных змейках по всему огромному помещению. Виденное походило более на наборную машину линотип, чем на кухню, а «повара» — на наборщиков, с той лишь разницей, что они преспокойно прохаживались по залу, ничего не делая: все набиралось и разбиралось совершенно автоматически и притом быстро и бесшумно. Воздух благоухал, и вместо обычных говора, гама, лязга посуды и шипения котлов и сковород, здесь царила полнейшая тишина. Первым прервал молчание профессор.
— Ну и кухня!.. — пробормотал он. — Что вы на это скажете, Брайт? А?
— М-да… — промычал я, не найдя более подходящего ответа.
— Все это в достаточной мере замечательно, — продолжал он, — но одно маленькое обстоятельство ставит меня совершенно в тупик. Посмотрите хорошо на машины и постарайтесь угадать.
— Отсутствие приводов и трансмиссий, — сказал я.
— Нет, с этим мы уже теоретически знакомы — беспроволочная подача энергии в каждую машину отдельно.
Я подумал с минуту, но не мог угадать.
— Отсутствие вытяжных труб! — воскликнул он. — Мы не видели таковых на крыше, их нет также и здесь. Известно, что ийо не пользуются ни каменным углем, ни газом. Допустим, что они получают тепло электрическим путем. Но, ведь, варка пищи и масел должна же дать испарения и угар? А тут — никаких вытяжек и ни малейшего запаха! В чем дело, Афи?
— Ни труб, ни вытяжек более не существует. Дело обстоит гораздо проще, чем вы думаете: все испарения и угар химически поглощаются внутри машин.
Професоор хлопнул себя пальцами по лбу.
— Мы должны сами догадаться, чорт побери, но все эти фокусы лишили нас способности соображать!
— А каким образом добывается тепло? — спросил я.
— Путем распада атомов, как и все виды энергии на Айю.
— Мне не понятна еще одна вещь: на кухне обычно жара, а здесь прохладнее, чем на улице. Даже машины, повидимому, не нагреты.
— Тепло концентрируется только в тех закрытых духовках, где готовится пища, все же прочие тепловые излучения тщательно поглощаются холодильниками, которые в состоянии понизить температуру почти до абсолютного нуля.
— На чем же основан принцип их действия?
— Это очень сложная физико-химическая штука. Спросите профессора Кайя, он объяснит это лучше меня.
— Сколько ийо посещают в течение дня столовую?
— Несколько тысяч.
— А сколько здесь обслуживающего персонала?
— Не более четырех ийо одновременно.
Мы переглянулись и улыбнулись.
— Но я не вижу никаких термометров и прочих приборов, — сказал профессор. — Разве не нужно регулировать температуру варки пищи?
— Нет, машины настроены определенным образом, и все здесь делается, как вы видите, совершенно автоматически. Окончив какое-нибудь блюдо, посетители нажимают внизу кнопку, крышка стола поднимается, и остальное происходит уже само собой. Персонал же регулирует только темп работы машин и количество производства в зависимости от числа обедающих. Машины не могут пока еще знать, сколько внизу посетителей, но я думаю, что со временем будет и это.
Мы спустились в зал, и «повара» показали нам отдельные части машин, их холодильники и замечательное внутреннее устройство. Затем они открыли топки, которые обдали нас невыносимым жаром. Совершенно восхищенные, мы вернулись на крышу, сели в яхту и помчались дальше.
— После волшебной кухни было бы сейчас уместно осмотреть некоторые заводы, — предложил я.
— Прекрасно, — сказал профессор. — Так и сделаем. В связи же с кухней остается только выяснить причины вегетарианского питания.
— Вы уже давно угадали их, — ответила Афи. — Строго говоря, мы не вегетарианцы, потому что, как вы видели, употребляем в пищу молочные продукты и яйца — мы не кушаем только мяса и рыбы. Во-первых, из гигиенических соображений: мясо тяжело переваривается, быстро разлагается, засоряет организм и перегружает желудок, сердце и почки. С тех пор, как ийо отказались от мяса, они стало значительно бодрее, здоровее и выносливее. Кроме того, увеличилась продолжительность жизни.
— Сколько лет, между прочим, ийо живут?
— До ста двадцати. В среднем, около ста десяти, в то время как в древние эпохи эксплоатации средний возраст рабочего равнялся сорока пяти годам, и лишь немногие доживали до шестидесяти пяти лет.
— А какова у вас смертность среди детей?
— Очень незначительная. Мы рассматриваем эти случаи как исключения. Прежде более половины всех детей умирало в возрасте до четырех лет, в особенности среди рабочих. Причины здесь в основном, конечно, социально-экономического характера, но не меньшую роль сыграло также и вегетарианство, если принять во внимание, что детская смертность процветала, главным образом, на почве желудочных заболеваний. Недоброкачественное мясо опасно, а рыба — ядовита, гнилым же плодом, овощем или молочным продуктом вы никогда не отравитесь. Испорченное молоко, например, дает сметану и простоквашу. С отказом от рыбы и мяса у нас совершенно исчезли некоторые болезни, например тиф. Кроме того, мы стали иммунны по отношению к туберкулезу и всякого рода лихорадкам. Это — первая причина. Во-вторых, мы совершенно не нуждаемся в мясе благодаря нашей легкой работе, гигиеническим условиям жизни и теплому климату. И наконец, третья причина — чисто этическая. При нашем эстетическом развитии мы считаем отвратительным как убой животных, так и поедание их трупов и крови. Подумайте сами, как бы это выглядело при всей той красоте, художественности, гармонии и всеобщем счастье, которые вы нашли на Айю! Бойня и стоны несчастных животных были бы здесь резким диссонансом.
— Но в таком случае, — заметил я, — животные и звери размножатся до бесконечности и наводнят всю планету. На земном шаре люди съедают ежедневно миллионы свиней и быков, и все же их не становится меньше.
— Этого нам опасаться нечего. Путем безболезненных прививок и особого питания мы научились, во-первых, выращивать любой пол. Таким образом, мы имеем девяносто девять процентов самок, дающих молоко и яйца. Во-вторых, мы повышаем их производительность почти до конца их жизни, и в-третьих, мы пресекаем излишнее размножение животных тем же путем особого питания и аналогичных прививок самкам. Не считая удоя, они нигде на Айю не работают, ибо давно уже заменены машинами. Им здесь не хуже, чем нам, потому что ийо любят своих животных и живут с ними в большой дружбе. Ну, вот мы и пришли на завод чешуи.
Завод этот, так же как ряд других производств, которые мы посетили, уже более не удивляли нас. Они немногим отличались от кухни: все эти огромные помещения были залиты солнечным светом, и всюду господствовали та же тишина, чистота и спокойствие. Ремни, трансмиссии, приводы, запахи и пр. заводские атрибуты, как и на кухне, полностью отсутствовали. Машины были всюду закрыты, что делалось, как нам объяснили, в целях безопасности, тишины и гигиены. С земной точки зрения все это походило, скорее, на выставки и музеи, нежели на заводы. Производство, протекало, конечно, совершенно автоматически, включая также и очистку машин, в которые вливались для этого какие-то жидкости, растекавшиеся, как по кровеносной системе, по всем их частям. Рабочие праздно разгуливали по залам, поворачивая изредка рычаги на распределительных досках. Кроме «рабочих», мы заметили на всех заводах группы молодых ийо. Они открывали машины, что-то внутри рассматривали и крутили. Глядя на все это, мы только улыбались. Двери заводов были открыты и вовсе не имели замков.
— Здесь, Брайт, — заметил, смеясь, профессор, — «вход посторонним лицам» не запрещается!
— Нигде и никому на Айю, — гордо заявила Афи, — вход не может быть никуда запрещен! Это было только в эпоху зксплоатации труда насильственно порабощенных. Теперь же двери всех дворцов труда открыты, и кто хочет, пусть придет и работает!
— А бывает, что в какой-либо день случайно никто не придет?
— Вы опять начинаете ваши штуки! — строго оборвал меня профессор.
— Я вам задам! — сказала Афи…
— Сейчас я вам задам! — пригрозила Афи. — Разве вы не заметили на заводах десятков ийо, которые осматривают машины? Это — «безработные», они ходят и выдумывают, что бы такое изобрести. В связи с этим в нашей истории наступает новая эпоха — «междупланетная», как ее называет Тао: ийо начинают путешествовать по другим планетам с целью их заселения и организации культурной жизни там, где ее еще нет. Но это не будет, конечно, империалистической «культурой» захвата колоний и угнетения отсталых народов. Ближайшей же задачей является помощь населению Юйви в деле организации строя, аналогичного нашему. Вы удивлялись, как охотно мы оказываем вам гостеприимство и «бесплатно» снабжаем вас всем. Вы считали, что это ложится на кого-то бременем и что вы живете здесь, таким образом, за счет чужих трудов. Не так ли?!
— Да, мы полагали так раньше.
— Ну вот. Теперь же вы видите, что нам гораздо проще «даром» кормить вас, нежели дать вам работу. Если бы вы вздумали «отработать» то, что вы нам «стоите», ийо принуждены были ответить: Пока вы скромно вели себя здесь, т. е. только ели, пили, спали и гуляли, мы были вполне довольны вами, но когда вы начинаете предъявлять нам нелепые требования, мы принуждены, к сожалению, предложить вам улететь домой и работать там, сколько угодно: нам не нужно таких.
Мы удивленно переглянулись и расхохотались. Для наших отсталых и некультурных земных понятий это звучало необыкновенно и дико…
— Наше счастье, Брайт, — пробормотал профессор, — что мы не вздумали платить или же попытаться самим прокормить себя — нас немедленно выставили бы отсюда.
— На Земле как раз наоборот, — сказал я, — вас терпят до тех пор, пока вы нужны, причем дешевые работники всюду желанны. Те же, которые не могут получить работу, обречены на голодную смерть…
— Знаю, все хорошо знаю! — прервала меня Афи. — И у нас был подобный нелепый, возмутительный строй. Несмотря на объяснения величайшего авторитета Тао, я все же не могу понять, почему наши предки в течение тысячелетий терпели на своей шее вампиров! Неужели же они не понимали этого? Ведь угнетенных было подавляющее большинство, и для того, чтобы свергнуть угнетателей, достаточно было только объединиться! Во всяком случае, современное положение на Айю является прекрасной агитацией для этого!
— Я не считаю себя сагитированным, — сказал я. — Я просто просвещен. На Земле есть большая революционная литература, которую я намеревался было сначала читать, но теперь необходимости в этом уже более нет: то, что мы видим здесь, говорит больше книг. Вопрос совершенно ясен, и по возвращении на Землю я решил вступить в английскую коммунистическую партию.
— И прекрасно! Возникновение коммунистических партий, считает Тао, знаменует начало новой эпохи: никакой капиталистический строй, как бы жизнеспособен он внешне ни казался, не в состоянии противостоять им, и, кроме того, он таит в себе причины своего собственного разложения и упадка. Самым характерным доказательством являются войны, без которых кровожадная империалистическая буржуазия не может существовать, хотя и понимает, что в этом — ее гибель и полная смерть.
— У меня есть один… несколько щепетильный вопрос… — замялся профессор.
— У ийо не существует щепетильностей.
— Прекрасно, тогда я спрошу прямо: почему вы совершенно не стесняетесь наготы? Вы побороли ложный стыд или же вам вообще не известно это чувство?..
— Ни то, ни другое: оно существовало и было до революции сильно развито, но, несмотря на это, процветали, однако, баснословный, утонченный разврат, половые болезни и чудовищная проституция. Все это — логические и органические украшения капиталистического строя.
— Я говорил вам! — воскликнул профессор, обернувшись в мою сторону.
— То же самое происходит и на Юйви и умрет только вместе со старым строем. Наиболее лицемерная часть буржуазных предков ийо организовывала благотворительные общества борьбы с проституцией, которая лишь увеличивалась от этого. Как показал исторический опыт, никакие средства не в состоянии искоренить ее, пока существуют деньги, богатство и голод. Наше же «бесстыдство» имеет чисто историческое происхождение. Вы уже видели в музее, какой жалкий вид имело несчастное, нищее ийо после войны и революции: города были разрушены, и здания превратились в развалины, так что только в немногих из них можно было жить, да и то с риском для жизни — они ежеминутно грозили обвалом. Толпы оборванных ийо ютились среди груд камней, на полях и в лесах, а кругом валялись бесконечные трупы и кости и безгранично царили горе и стон. Вы понимаете, что сентиментальности, жеманству и щепетильности в этой обстановке не было места. К тому же прибавьте еще окончательно обветшавшую вскоре одежду, которая превратилась в лохмотья и едва прикрывала тело. А позднее уже и совершенно не во что было одеваться… Несчастье. Нужда и отчаянная борьба за существование связали и породнили всех. Не до глупостей и ложного стыда тут было, когда болезни и лишения косили по порядку детей и уносили в могилу половину взрослых. Так началось наше «бесстыдство», вошедшее вскоре в обычай. Родившееся и выросшее в нищенских условиях новое поколение уже совершенно лишено было чувства этой стыдливости; а процесс развития коммунистического общества создал новую мораль: постыдно не нагое тело, но антиобщественные поступки и кража чужого _ труда. Вот и все. Мне даже странно теперь, что это могло было быть когда-то иначе.
— Приветствую! — сказал профессор. — Хотя и непривычно для нас, но все же я принципиально вполне согласен с этим. Теперь скажите, как обстоял и обстоит у вас при данном строе вопрос различия языков.
— Очень просто, потому, что языком, как вы заметили, мы мало пользуемся, но все же до войны существовали сотни наречий. После революции начался период их смешения, который продолжается и до сих пор. Можно сказать, что в настоящее время на Айю почти что один общий язык, представляющий собой в большей или меньшей степени комбинацию и жаргон всех прежних.
— Нечто в роде английского, — заметил профессор, — который является смесью немецкого, французского, фламандского, кельтского и других.
— Таким образом, — продолжала Афи, — еще через несколько сот лет остатки различий, несомненно, сгладятся, и язык ийо станет абсолютно единым. Процесс этот протекает радикально под влиянием смешанных браков и средств транспорта и идет параллельно со смешением рас.
— Как вы полагаете, — обратился я к профессору, — является ли также и на Земле ужасная всеразрушающая война необходимой предпосылкой всеобщей революции, как это было на Айю?
— Нет, я думаю, что возможны и другие пути. То, что произошло на Айю, следует принять, как исторический факт, но не делать из этого обобщающего исторического закона.
— Как вы себе практически мыслите это?
— Например, чересчур агрессивная политика буржуазии по отношению к пролетариату или экономический кризис, который рано или поздно, но непременно настанет. Это — комета капиталистической системы, которая, как ее верный спутник, периодически возвращается к ней. Коммунистические партии на земном шаре стихийно растут, и Коминтерн крепнет. Поэтому я считаю, что при первом же достаточно сильном щелчке по больному капиталистическому организму припадок может окончиться роковой апоплексией: вспыхнет революция. Это произойдет еще не теперь, но в том, что это произойдет вообще и притом в ближайшие десятилетия, я совершенно уверен. Таким образом, революция может миновать войну.
— Вполне возможно, — согласилась Афи с мнением профессора. — Кроме того, народы Земли могут использовать опыт ийо и не допустить нелепую, кровавую бойню и истребление трудящимися самих себя.