На следующее утро я встал рано, чтобы систематизировать полученную вчера массу сведений: я вел по поручению профессора «дневник экспедиции», усердно и тщательно записывая, все то, что мы видели и слышали за день. Сам же профессор взял на себя научную часть, и я был уверен, что по возвращении на Землю он выпустит ряд ценных ученых трудов. Кроме того, мы регулярно вели земной календарь, принимая каждые отсчитанные по хронометру 24 часа за сутки.
Едва мы закончили свою работу, как явилась Афи с молодежью.
— А, земные джентльмены, — сказала она, по обыкновению, смеясь, — не угодно ли [ так в журнале — нет продолжения фразы ].
— С удовольствием!
Мы тотчас же сели в яхту, и минут через пять опустились в лесу около нескольких круглых зданий. Живописно расположенные на поляне, они утопали в цветах и богатой тропической зелени. А кругом — кругом вся местность, лес и кусты кишели сотнями весело щебетавших ребятишек, перекликавшихся между собой мелодичными звуками языка сатурнитов. На них были только блестящие туфли. Я крикнул им: и-и! — и они тотчас же сбежались, со всех сторон окружили нас и стройным хором пропели — у-ва-у! Профессор взял самого маленького на руки и посадил его на дерево. Малютка сорвал несколько крупных ягод и бросил нам в руки.
Мы вошли в помещение. Первое, что нас поразило, была гигиеническая сторона дела. Назвать это просто «чистой» было бы недостаточно. Здесь не могло быть даже и пыли. Лес, максимальная вентиляция прозрачных, залитых светом помещений, отсутствие орнаментов, — карнизов, углов, постельного и нательного белья и тому подобных материй, а также отсутствие в этой местности проезжих дорог уничтожили возможность какого бы то ни было загрязнения.
Сначала мы попали в огромный муравейник маленьких и грудных детей. Одни сидели на руках у многочисленных воспитательниц, другие шевелились на постельках, а третьи кучами ползали по полу. Пол, постели и ряд других приспособлений не походили на наши земные, представляя собой совершенство удобства, практичности и безопасности. Отрадно и забавно было наблюдать эту картину с балкона, на который нас привели. Тут же находилась зелень и небольшие огороженные бассейны с теплой проточной «всеочищающей» водой, где детей дважды в день купали.
— Кто эти воспитательницы и мамки, — спросил профессор.
— Женщины, интересующиеся детьми, и многие матери этих детей.
— Как же они узнают и находят своих детей? Ведь, в этой массе нетрудно потерять или перепутать их!
— Бывают и такие случаи, — смеясь ответила Афи, — но при нашем строе это не имеет значения. Даже в «детском вопросе» мы прогрессируем по линии от частной к общественной собственности. Эти женщины, которых вы здесь видите, любят ребят вообще — как своих, так и чужих. Индивидуальное чувство заменяется у нас понемногу общественным.
— Какие горизонты эволюции раскрывает революционизированное, коммунистическое общество, Брайт! То, что сейчас сказала Афи, понятно мне и вам, потому что мы уже многое успели видеть и слышать на Айю. Нам это не кажется уже более какой-то невозможной и «бессмысленной утопией», но попробуйте заговорить об этом где-либо на Земле: вас высмеют!
— Вполне естественно, — ответил я, — ибо наше общество зиждется на более или менее сознательном или подсознательном эгоизме. «Хорошая» земная мать не в состоянии представить себе, как можно поручить уход за своим «собственным» ребенком «чужой» женщине, которая сделает это, конечно, за плату. Быть может, она вовсе не умеет и не хочет этим заниматься, но ей нужны деньги.
— Совершенно верно. Наше несчастье заключается в экономически закрепощенном труде, здесь же всеми руководит не голод и палка, а призвание и любовь к данному роду деятельности. Что может быть лучше этого? Земные социальные «методы» давно провалились, но люди — одни по глупости и несознательности, а другие из эгоизма и подлости — продолжают упорствовать. И не помогают им ни суды, ни кодексы законов, полиция, тюрьмы, контроль, штрафы и другие формы насильственного внедрения на Земле добродетели. Хотя это и дает, как будто, некоторый эффект, но существующий на почве угрозы внешний порядок еще более подчеркивает непрочность, малоценность и несостоятельность буржуазного строя. При малейшем экономическом кризисе его необходимо поддерживать с помощью пулеметов, в то время как религия, церковь и гуманитарная литература лицемерно вопят о морали. Будучи здесь, я особенно сильно и ясно ощущаю, как это все мерзко, дико, смешно и нелепо.
Пока мы стояли на балконе и беседовали, снизу доносился тысячеголосый писк.
— Обратите, однако, внимание, — сказал профессор, — как весело ребятишки возятся, причем никто из них не плачет. На этой сотканной из радости планете дети рождаются, очевидно, уже счастливыми.
Афи улыбнулась.
— Да, это так, — сказала она. — Большинство из них находится в этих Дворцах воспитания, которыми Айю изобилует, чуть ли не со дня рождения. Но это не обязательно — родители могут держать их и при себе. Характерно для нашего строя то, что помещение детей в эти «пансионы» совершенно не носит того трагического характера, как это было в буржуазном обществе. Наоборот, все они с величайшей радостью идут туда!
Дворец представлял собой маленькую коммуну — статус ин стату. Мы обошли ряд аудиторий, мастерских, художественных ателье, лабораторий, кабинетов, спортивных площадок; посетили музей, ботаническую и зоологическую коллекцию, аквариум, присутствовали на занятиях, играх. Грандиозность масштаба и универсальность этого «молодого коммунистического общества» уже сами по себе производили достаточно сильное впечатление, но самым поразительным была та неограниченная свобода, которою пользовались все члены коммуны без различия возраста. Дети остаются там приблизительно до пятнадцати лет, но могут уйти, когда им угодно, и делать все, что угодно. С учебой их не торопят, учиться никого не заставляют, уроков не задают, экзаменов нет, наказаний не существует, т. е. полное отсутствие дисциплины!
Все это было слишком непривычно. Я с недоумением оглядывался кругом, оглядывался на этот чуждый и не понятный мне мир, чувствуя себя дикарем, попавшим сюда из века кулачной расправы. А кругом все шумело, сверкало и давило своим великолепием, и в тысячах существ ключом била молодая жизнь, бурно кипевшая радость бытия.
Я вопросительно взглянул на красавицу Афи — высокую, блестящую, прекрасную. Ее темные, глубокие глаза улыбались с едва уловимым налетом иронии.
— Я вижу, — сказала она, — что у Брайта назревает вопрос о лентяях и бездельниках, которых необходимо сечь. Так знайте же, что на всей Айю нет ни одного ийо, который не прошел бы добровольно среднего курса наук и не специализировался бы в одной и более областях. Это называлось прежде «высшим образованием». Ребенок интересуется окружающим его миром, потому что каждому разумному существу, когда оно начинает сознательно жить, свойственна жажда знания. Наше преподавание и воспитание основаны на принципе удовлетворения этой жажды и посвящения в устройство природы. В дореволюционных же школах все это калечилось режимом и тотчас же убивалось, как только начиналась палка обязательности. У нас нет установленного курса наук, который должен был бы быть пройден в определенный срок, и нет поэтому в школе классов. Мы не втискиваем учеников в рамки программы, как это было раньше, но даем им возможность самим входить в разные области, и притом постольку, поскольку это соответствует уровню развития и умственным запросам в данный момент.
Нас окружила группа юношей и девушек. С любопытством оглядывая нас, они внимательно прислушивались к английской речи Афи.
— Смотрите, — продолжала она, указав на них, — вот вам группа, образованная, как и все прочие, путем совершенно естественного и свободного отбора, — это вместо прежних классов. Каждый ребенок может посещать или не посещать любую группу, но он идет, конечно, туда, где ему понятнее и, тем самым, интереснее. Мы убеждены, что искусное преподавание делает все области в одинаковой мере интересными.
— А бывают… лентяи? — робко спросил я.
— Да, но мы совершенно не рассматриваем их как таковых. Случается, что ребенок несколько и даже много дней не посещает занятий. Значит, он устал, не чувствует в данный период к этому влечения или же занят чем-нибудь другим. Никто его не контролирует и не принуждает. Опыт показал, что подобные дети при нашей свободной школе не только не отстают от своих товарищей, но и перегоняют их впоследствии. «Отгуляв» свое время и освежившись, временные «бездельники» с утроенной энергией приступают к учебе и гигантским темпом идут вперед. Скажу вам даже больше: как правило, все дети неаккуратно посещают занятия, но, несмотря на это, все они успевают — и притом в гораздо большей и лучшей степени — пройти в течение семи лет то, на что раньше тратилось более десяти, потому что жизнь у нас легка и радостна, а учиться интересно. И здоровье учащихся при этой системе совершенно не страдает, а если бы вы знали, как дело обстояло прежде!
— Мы знаем, — сказал профессор, — бледных и болезненных детей в школах Земли, уроки, задания, наказания, экзамены, зубрежку…
— Ничего подобного у нас, конечно, не существует. Мы преподаем только методику упражнений и усвоения, а уроки учащиеся могут задавать себе сами. Роль преподавателя сводится к собеседованиям в лабораториях, музеях, университетах и самой природе. При этом он отвечает на все вопросы и столько раз повторяет одну и ту же тему, сколько ученики требуют. Но, благодаря их внимательному отношению и интересу, ему никогда не приходится делать этого для одних и тех же лиц более двух раз. Этому не мало способствует также весьма развитое групповое, товарищеское самообучение: более сильные помогают слабым, спрашивают и советуются друг с другом и вместе занимаются. Достигнув пятнадцатилетнего возраста, молодым ийо уже нечего более в школе делать, и они перестают понемногу посещать ее.
— Куда же они деваются? — спросил я.
Все улыбнулись.
— Вы все еще не освоились с коммунизмом, и поэтому ваша постановка вопроса в корне неправильна. Они никуда не деваются, а просто живут и наслаждаются бытием. Питаются они в любой столовой и занимают любое свободное помещение, которое могут менять, сколько им угодно. Помещений у нас достаточно, когда же их становится мало, инициативные группы ийо организуют постройку новых. Обращаю внимание на то, что уход из современных школ не носит характера «окончания» в прежние времена. Тогда юношество вырывалось как бы из тюрьмы на свободу, в настоящую же эпоху оно так же свободно и в школах.
— Что же они все-таки делают?
— Как, что? То же, что и все мы, т. е. занимаются науками, искусствами, исследованием природы и частично исполняют общественные обязанности, которых, кстати, очень немного.
— А не стала ли жизнь для широких масс скучной при такой незначительной рабочей нагрузке? — спросил профессор.
Наши провожатые рассмеялись.
— Вопреки проповедям древних буржуазно-религиозных приспешников мы считаем, что ийо создано природой вовсе не для того, чтобы работать. Тяжелая работа при капитализме была лишь неизбежным злом, и только в последние столетия мы познали в полной мере радость бытия. В дореволюционный же период, т. е. при прежнем строе и состоянии науки и культуры ийо имело лишь слабое представление о том, насколько прекрасны, богаты и разнообразны природа и жизнь!
— Но мы уже знаем, — пробормотал профессор, — как прекрасны ваша планета и общественный строй.
Оживленно беседуя с Афи и с ее помощью, с прочими бывшими с нами ийо, педагогами и юношами, мы неутомимо ходили, осматривали, изучали. Десятки раз поднимались мы на лифтах и забирались во все уголки, с неослабевающим интересом наблюдая сложную, но вместе с тем и такую простую жизнь коммуны. Дети сами всюду водили нас и все охотно показывали. Я продолжал размышлять над великой проблемой труда, которая потеряла на Айю не только свою остроту, но и реальность, превратилась в какой-то миф, приняла сказочно чудесные, невероятные формы. На меня — человека Земли, объятой кровавой борьбой порабощенных, — это производило давящее впечатление — ощущение, испытываемое, когда мы сталкиваемся с неуловимым и непостижимым, но великим явлением. И я обратился к Афи с вопросом.
— Но как же у вас все-таки находят работу, т. е. эти самые… «общественные обязанности», когда кончают, т. е. не кончают, а… гм… уходят из школы?
— Как? Очень просто. Во всех столовых, как в наиболее посещаемых местах, имеется так называемое у вас радио, при помощи которого в числе прочих сообщений объявляется, что там-то требуются работники. Запросы исходят от производственных центров и инициативных групп ийо, организующих какое-либо предприятие или постройку. На долю каждого ийо, как вам уже известно, падает, в среднем, часть общественных обязанностей, выполняемая в течение одной десятой части суток. Но, в общем, работы у нас мало, потому что многие «жадные» ийо работают больше. Я уже призналась вам, что и у нас… «безработица», — иронически прибавила Афи.
— Но у вас, — порывисто воскликнул я, — работа не есть борьба за существование и насущный хлеб, безработные не умирают с голода, у вас нет эксплоатации труда, при которой выжимают из людей соки за счет безделия бесящейся с жиру буржуазии, у вас нет ютящихся в подвалах больных детей! У вас идеальное общественное устройство, о котором едва ли смеет мечтать на Земле страждущее человечество!
— Да, идеальное, — спокойно ответила Афи. — Мы знаем и сознаем это, мы счастливы и ценим это, мы чувствуем и гордимся этим. Поэтому мы хотим помочь другим и защитить наших страдающих соседей. На вопрос Брайта о возможном запрещении со стороны общества военной экспедиции на Юйви Тао дал вчера лишь теоретический ответ. Практически же дело обстоит еще проще, и теперь вы уже в полной мере поймете это: все ийо, как один, за эту экспедицию, и никто не только не может, но и не захотел бы протестовать против нее. Объясняется это не узостью, рутиной или штампованностью наших взглядов, но тем, что все мы представляем собой одно монолитное общество. Всякая мораль определяется эпохой и характером данного социального класса. Наша же эпоха характеризуется высоким культурным развитием, и, так как мы представляем собою один лишь общественный класс, мораль у всех нас едина. Множественность форм морали и притом несовершенных может существовать лишь при буржуазном строе, ввиду наличия многих классов, интересы которых сталкиваются и противоречат друг другу. Поэтому совершенная мораль, с нашей точки зрения, — это такое мировоззрение, при котором все члены универсального общества могут быть в максимальной и одинаковой мере счастливы. Все мы живем в масштабе планеты, как одна семья, и если вы зададите тысячам ийо тысячи вопросов из области морали и мировоззрения, то получите от всех них один и тот же ответ. Я хочу вам продемонстрировать это. Задавайте молодежи вопросы, только ясно формулируйте в голове свои мысли. Я буду переводить их ответы.
— Не надо! — воскликнул я. — Разве можем мы — ничтожные люди — подвергать ваши слова сомнению?
— Дело, конечно, не в сомнении, — возразил профессор. — Я просто с удовольствием побеседую с молодежью. Готовы ли вы с опасностью для жизни помочь пролетариату Юйви? — спросил он их.
— И-и! — одновременно пропели все хором (знак одобрения, да).
— Какими способами могут люди добиться на Земле коммунизма?
— Путем революции.
— А не возможны ли соглашение и парламентаризм?
— Ни в коем случае!
— Что такое личность?
— Часть общества.
— А коммуна?
— Общее пользование всеми благами жизни.
— Кто может создать коммунистический строй?
— Только сами трудящиеся.
— Что такое частная собственность?
— Общественное зло.
— Что бы вы сделали, если бы попали на Землю?
— Истребили бы угнетателей.
— Что такое зло?
— Войны и эксплоатация чужого труда.
— А скука?
— Один из тупиков буржуазного строя.
— А что такое буржуазный строй?
— Помимо мерзости — нелепейшее идиотство.
— Что такое мораль?
— Учение о всеобщем благе.
— А что такое труд?
— Радость творчества.
— Скажите вы теперь, Брайт, что такое труд?
— Неприятная обязанность и кормление дармоедов, чтобы самому не умереть с голоду, — ответил я.
Все рассмеялись.
— Да! — сказал профессор. — Взгляды ийо на вещи весьма своеобразны для наших земных понятий, и вся эта молодежь произносила в унисон хором одни и те же звуки. Я понимаю, конечно, что они отвечали так, как их учили и воспитывали в школах, но в этом-то именно и заключается великий секрет вашего общества: вы создали не только новый строй, но и воспитали новых людей, т. е. не людей, а ийо.
— Совершенно верно. Итак, вышедшие из школы ийо начинают организовывать новые фермы, обогащать музеи, строить здания и корабли; становятся учеными, артистами, музыкантами, художниками, писателями и т. д. Но это все еще ничего. К сожалению, находятся такие «бездельники», к удовлетворению Брайта, которые начинают… изобретать. Хуже всего то, что это делается из-за угла, и поэтому нет никакой возможности своевременно принять против них меры. Сидит себе какой-нибудь ийо в лаборатории или мастерской и учится, и никто его не трогает. Когда же он начинает там слишком долго засиживаться и рассеянно бродить, все начинают подозревать, что он задумал что-то недоброе… И действительно, через более или менее продолжительный срок разражается катастрофа: в один прекрасный день он выкидывает какую-нибудь штуку, в итоге которой «безработица» еще более увеличивается…
Тао поставил меня вчера, благодаря моему политическому невежеству, в глупое положение, а Афи решила доконать теперь иронией. Но я, конечно, не мог на нее обидеться и только рявкнул в восторге:
— Дай и нам побольше таких бездельников!
— Тише, Брайт! — остановил меня профессор. — Вы так орете, что ийо с их нежными ушами могут оглохнуть!
— Но, помилуйте, мистер Брукс! Как же здесь не выйти из себя и не закричать? Теперь я вижу, как глупы были все мои вопросы и опасения по поводу бездельников, лентяев и прочего. У них все совершенно иначе, чем у нас на Земле, — абсолютно все, но мои тупые человеческие мозги никак не могли себе этого представить!
— Дело не в том, что мозги человеческие, вы просто не дошли еще до этой эпохи, — ведь, и на Земле будет то же самое, — хладнокровно возразила Афи.
Третье солнце перешло уже свой зенит, когда осмотр Дворца воспитания был закончен. Провожаемые толпою маленьких коммунаров, мы двинулись к яхте, которую они забросали плодами. Под градом посыпавшихся со всех сторон ягод и громким хором «у-ва-у!» мы взвились плавно вверх.
Они забросали нас плодами…
— Куда теперь? — спросила Афи.
— Теперь желательно было бы посетить какой-нибудь колледж, — сказал я, не подумав.
— Таковых не существует, на Айю только один тип школы, аналогичный виденной вами сейчас.
— А университеты?
— Университеты находятся на том же положении, что музеи и театры.
— А именно?
— Да, ведь, это же вытекает из предыдущего, — вмешался профессор. — Здесь нет, повидимому, особой «касты» студентов, эквивалентной профессиям инженеров, музыкантов, бухгалтеров, сапожников и т. д. У нас на Земле надо специально «поступать» в университет, причем поступивший должен непременно оставить свои прежние занятия и стать исключительно студентом. У них же в университеты просто являются, притом, когда угодно и сколько угодно. Кроме того, всякий может совмещать учебу с работой, которая длится всего лишь одну десятую часть суток, но может также, если хочет, только учиться и вовсе не работать: ведь никто и ничто его к этому не принуждает! Таким образом на Айю нет студентов, как таковых. Так это на самом деле?
— Именно так, — подтвердила Афи, — вы правильно схватили принцип нашего строя.
Пролетая в этот момент над главным университетом, мы решили спуститься.
— Понятно, — сказал я, — но возникает следующий вопрос: как в таком случае обстоит дело с окончанием университета и оценкой способности данного лица нести ответственность за выполнение им той или иной работы? Ведь, без этого клиенты врачей будут умирать, мосты инженеров проваливаться и т. д.
— Для этого существуют, очевидно, какие-нибудь нормы и формы проверки, — решил профессор, вопросительно взглянув на Афи.
Она улыбнулась.
— Никаких. Вообще знайте, что на всей Айю не существует никаких видов экзаменов, ревизий, проверок, контролей и т. п.
— Тогда я не понимаю, — признался профессор, — в чем же заключается гарантия доброкачественности предметов производства и добросовестного выполнения работ.
Войдя в большой лекционный зад исторического отделения, мы застали Тао, окруженною группой учащихся. Приняв участие в нашей беседе, он ответил профессору:
— В характере и социально-психологических основах нашего строя. Несмотря на отсутствие университетских и профессиональных аттестатов, которыми, повидимому, наводнена ваша Земля, как это некогда было и на Айю, наша продукция теперь совершеннее чем когда-либо прежде. Ваше недоумение вытекает часто из неправильной постановки вопросов и применения капиталистических мерил закрепощенного труда. В каком случае инженер мог построить плохой мост или же врач плохо лечить больных? Только тогда, когда он не умел, не хотел, не интересовался работой и т. д., но был принужден это делать с целью заработка. Что же принуждало его к этому? Во-первых, необходимость прокормить себя, а подчас и свою многочисленную семью; во-вторых, погоня за легким заработком при минимальной затрате энергии и, в-третьих, желание разбогатеть. Этим, кажется, исчерпываются все возможные причины, не правда ли?
— Да.
— Ну, вот. У нас же не существует экономического принуждения — это раз, необходимости заработать на хлеб — два, многочисленной семьи, которую нужно кормить, — три, и богатств — четыре. Мы все богаты, и никто не стремится к минимальной трате энергии за счет качества работы потому, что может и вовсе не тратить ее, а преспокойно лежать в садах-столовых, пока это не надоест ему. Когда же ийо принимается лечить и строить? Только тогда, когда он хочет и интересуется этим, и тогда, конечно, он уже всецело отдается своему делу. Вспомните, что я говорил вам о нашем отношении к деятельности.
— Но он может очень хотеть и интересоваться и все же не уметь! — заметил я.
— Это немедленно же выявится. Инженер строит мост не в одиночку, а в группе других ийо. То же самое и в отношении врачей Кроме того, к плохому врачу никто не станет обращаться. А разве прекрасные бумажные аттестации с печатями являлись при буржуазном строе доказательством умения, когда большинство ийо принуждено было заниматься тем, к чему у них не было ни способностей, ни охоты, ни призвания? Не только великий учитель опыт, но и примитивное рассуждение говорят нам о том, что освобожденный труд является неизмеримо большей гарантией добросовестного отношения к любой работе, нежели экономический нажим. Поэтому на Айю нет почвы для обмана, корысти, мошенничества и прочих украшений капиталистического храма. Всякая деятельность ийо есть искусство для искусства — ийо не работает, а творит! Вследствие этого у нас нет фактически плохих врачей, инженеров и т. п., они могут быть лишь более или менее учеными или искусными, причем каждый стремится к максимуму умения и знания.
— Изумительно, блестяще! — воскликнул профессор. — Буржуазно-бюрократический строй окончательно и бесповоротно разбит! Никаких сомнений принципиального, технического и психологического характера более не остается! Да здравствует всеобщая коммуна на Земле!
— У-ва-у! — пропели все присутствующие.
— Да! — подхватил я восклицание профессора, вспомнив виденное на заводах и во Дворце воспитания. — Теперь я окончательно почувствовал, что политическая, экономическая и стоящая в связи с этим психологическая основы коммунистического строя являются наиреальнейшей гарантией доброкачественности работ и добросовестности выполнения взятых на себя отдельными членами общества обязательств!