В течение второй половины дня мы посетили ряд ферм. Мы знали уже, что на Айю совершенно не было ни деревень, ни крестьян, и понимали социальные причины этого явления. Лица, занимавшиеся сельским хозяйством, представляли собой тот же единый тип населения, как и все прочие ийо. Они работали, конечно, не с целью добывания средств для личного существования, но, как выразился Тао, «из любви к искусству». Контраст между буржуазным и коммунистическим строем был особенно разительным и резким именно в этой области, так как на Земле крестьянство является самой отсталой частью общества: наши отдаленные первобытные предки, перейдя от кочевого к оседлому образу жизни, занялись земледелием как наиболее примитивной формой производства необходимых продуктов. Здесь же все без исключения ийо были высоко образованными и квалифицированными специалистами: агрономами, садоводами, лесоводами, животноводами и инженерами, управляющими огромным механизмом машинного и химического аппарата сельского хозяйства.
Профессор объяснил мне разницу между социализмом и коммунизмом, которая заключается в следующем: при первой общественной системе каждый пользуется предметами производства лишь соответственно затрачиваемому им полезному труду; коммуна же, не считаясь с пропорциональностью между работой и потреблением, удовлетворяет всех своих членов по потребностям, используя их труд по способностям. Коммунизм, таким образом, как дальнейшая стадия развития социализма, является высшей формой общественного строя. Мы поняли, что ийо оставили уже позади и этот социальный этап, достигнув абсолютного, как нам казалось, совершенства. Побуждением к работе при социализме все еще является личная экономическая необходимость, вытесненная в коммуне сознательностью и нравственным удовлетворением всех ее трудящихся членов. Ийо же превзошли этот идеал общественно-производственных взаимоотношений и работают именно из любви к искусству. Вся их деятельность является творчеством свободных художников: они соединили ставший наслаждением освобожденный труд и любовь к красоте и прогрессу в одну общую гармонию, при которой работа является неотъемлемой сущностью бытия. Таким образом, они дали миру идеальный, органический синтез общественности труда, науки и искусства. Вот почему нигде на Айю, как мы позднее убедились, не было технических работников как таковых: все творили, все созидали. Волна радости и трепет преклонения охватил нас, когда мы заглянули в эту глубину и в полной мере оценили потрясающее величие гения разума и бесконечность возможностей, открывающихся перед обществом разумных существ.
— Коммунизм, — сказал профессор, — есть не что иное, как углубленный социализм, но то, что мы застали здесь, является дальнейшей стадией усовершенствования общественного строя. Лозунгом социализма является — «каждому сообразно вложенному им полезному труду», а коммунизма — «с каждого по способностям и всем по потребностям»; принцип же политической системы ийо я сформулировал бы следующим образом: «свободное творчество при неограниченном пользовании для всех всеми общественными благами».
— Совершенно верно! — согласилась Афи. — Так это именно и есть!
— Теперь мне окончательно ясно, — продолжал профессор, — почему Айю изобилует продуктами и изделиями, несмотря на отсутствие власти и экономического нажима. Не совсем понятен только непомерно короткий рабочий день. Я сделал приблизительный подсчет, сравнив затрачиваемую обществом энергию на Земле и здесь. В итоге оказалось, что для производства виденных нами у ийо культурных богатств одной десятой части суток все же недостаточно. Дело, очевидно, не только в научных и технических достижениях.
— Конечно! Вы не учли, вероятно, некоторых побочных, но не менее актуальных факторов. В настоящее время совершенно отсутствует, например, весьма развитая при буржуазном строе индустрия роскоши. Подсчитайте, сколько энергии тратило общество на добычу и обработку драгоценных камней, металлов и материй и на дикие и нелепые прихоти богачей? Затем примите во внимание причиняемые периодическими войнами разрушения, чего уже нет у нас более тысячи лет; стоимость военной индустрии и промышленности; поддержку так называемых «дипломатических» и «мирных» отношений между государствами; содержание армии, королей, правительств, полиции, судов и тюрем; учтите легионы чиновников, массу ненужных и вредных учреждений и коммерческих предприятий, бесконечное количество ничего не производящих эксплоататоров, торговцев, спекулянтов и прочих разновидностей паразитов социального организма, рекламу, огромную буржуазную литературу, газеты и т. д. Я могла бы перечислять вам до вечера все то. чего у нас нет, но думаю, что и этого достаточно.
— Вполне! Все это старо и давно уже известно, но я просто упустил многое из виду: мозги здесь как-то иначе работают, и среди окружающих нас красоты и счастья поневоле забываешь о мерзостях…
— Этого одного было бы уже достаточно, чтобы отстроить еще одну такую же планету, но есть и другие причины. Так, например, прочность и высокое качество нашего производства уже сами по себе значительно сокращают рабочий день, помимо наличия прочих факторов. Мы работаем теперь, как вы знаете, не за страх и даже не за совесть, а из любви к делу и процессам производства. Ни один ийо не выпустит из рук работы, пока не добьется наилучших результатов, окончательно его удовлетворяющих. Наиболее веским доказательством сказанного является урожайность, которая повысилась в сотни раз. Затем мне кажется, что вы все-таки недооцениваете нашу технику, где решающим моментом в экономии работы казалась проблема энергии. Миллионы ийо занимались прежде организацией, добычей, транспортом и обработкой горючих веществ и использованием ветра, воды и солнечного тепла. С открытием способов утилизации внутриатомной энергии все это отпало: для обслуживания немногих мощных станций, снабжающих всю Айю и корабли светом, теплом и двигательной силой, достаточно всего лишь нескольких сот ийо. А отсюда выводы: полное упразднение морских судов, электрических и паровых подземных и надземных железных дорог и соответствующих служб, а также тяжелой индустрии.
— Значит, у вас существовали поезда, паровозы, трамваи, пароходы?..
— Конечно. Тысячу лет тому назад Айю была изрыта тоннелями. и покрыта густой сетью проводов, рельс и мостов и закопчена клубами черного дыма… Но мы давно уже очистили нашу планету от всего этого хлама, и теперь она блестит, как новенькая. Не правда ли, ведь, вы видели ее сверху?
Мы переглянулись и рассмеялись: шутливый тон, с каким Афи говорила о величайшем перевороте в технике, как будто вопрос шел о паре пустяков, был, по меньшей мере, забавен!
— Особенно отличается в этом отношении один город. Если хотите, мы можем сегодня вечером полететь туда и зайти, кстати, в театр.
— Конечно хотим! Но разве у вас только в одном городе театры?
— В каждом, но я хочу показать вам специальный город «красоты и искусства», как он называется.
— Хорошее дело… — пробормотал я в недоумении, взглянув на профессора. — Интересно знать, какие сюрпризы ожидают нас там, если все то, что мы до сих пор видели, не является еще, в достаточной мере, красотой и искусством!
Афи улыбнулась.
— Этот город интереснее прочих: он построен в другом стиле и заключает в себе большое количество картинных и скульптурных галерей и театров. Ну, а теперь оставим этот хлев и двинемся дальше.
Беседа действительно происходила в «хлеву»…
Мы удивленно оглянулись и расхохотались: беседа действительно происходила в «хлеву», но разговор настолько поглотил нас, что это обстоятельство не доходило до сознания. Дело было, конечно, не только и увлекательности тем: мы сидели все время на мягком диване в огромном круглом помещении. Оно имело двенадцать больших окон, изображавших прозрачными красками перспективу полей, лугов и лесов. Высокий, сферический потолок пропускал зеленый свет, причудливо отражавшийся на спинах животных. Пол и стены были покрыты растительностью. Если бы не рогатый скот, который спокойно ел что-то из больших блестящих чанов, я никогда не догадался бы, где мы именно находились. Это была насмешка над хлевом и пощечина законным грабителям труда, если бы они не потеряли способности испытывать чувство стыда: не одна загнанная у нас в подвал рабочая семья была бы счастлива поселиться в этом «хлеву». О чистоте, механизации и практичности устройства и оборудования говорить, конечно, не приходится. Но что нас поразило — это полное отсутствие запаха — явление, с которым мы уже неоднократно сталкивались и в других местах.
— Неужели же весь секрет в вентиляции? — спросил я.
— Нет, не только: есть так называемые «контрвещества», уничтожающие всевозможные запахи. Кроме того, воздух искусственно насыщается своими составными элементами. Эти три способа применяются также и во всех публичных местах: университетах, столовых и т. д.
— Многие люди с удовольствием согласились бы стать коровами, чтобы жить в таком хлеву, — заметил я выходя.
— Да…. — пробормотал профессор, — на Земле случается, что люди живут в хлевах, а скоты занимают виллы…
Мы прогуливались по золотистым нивам и бархатным лугам, покрытым высокой и мягкой травой, густо усеянной цветами. Хлебные злаки походили на земные, но с той лишь разницей, что между ними находилось более двух дюжин искусственно созданных разновидностей. Я любовался крепкими стеблями высотой в человеческий рост, которые не гнулись под тяжестью чудовищных колосьев, наполненных десятками огромных зерен. Значительные площади полей и огородов были застеклены. Овощи и ягоды отличались от земных своими крупными размерами и многообразием сортов. Их величина зависела от искусственного удобрения и богатого ультрафиолетовыми лучами белого солнца.
Мы осмотрели, далее, полевые орудия и ознакомились со способами обработки молочных продуктов, зерна и муки и выпечкой хлеба. Все это производилось совершенно автоматически фабричным путем, при помощи многочисленных машин, связанных конвейерами. Под конец мы попали на колоссальную ферму, оглашаемую хором многих тысяч разносортных птиц. В центре фермы находилась научно-исследовательская станция.
— Обратите внимание, мистер Брукс, на то, что никто в этом пернатом царстве не боится нас: птицы слетаются со всех сторон, садятся на плечи и сами лезут в руки. Я поймал уже несколько штук.
— Это потому, — объяснила Афи, — что у них совершенно атрофировалось чувство боязни живых существ иной породы, так как ни мы, ни какие-либо животные никогда не причиняют им ни малейшего зла.
— В связи с этим я только теперь заметил, Брайт, что за все время своего пребывания на Айю мы ни разу не видели собак или кошек. В таком случае, птицам здесь действительно некого бояться. Разве, Афи, у вас не существует домашних животных этого типа?
— Только в зоологических коллекциях в качестве редких экземпляров, так как после войны все они были тщательно поедены. И не только они: благодаря «патриотическим» войнам, нашим голодным предкам пришлось поневоле очистить планету от крыс, мышей и ряда другого мелкого зверья. Питалась всем, вплоть до насекомых.
— Мистер Брукс! — крикнул я, стараясь перекричать кудахтанье, гоготание и писк. — Я обнаружил еще одно замечательное обстоятельство; вам не хочется курить?
Профессор взглянул на меня и рассмеялся.
— В этом мире не замечаешь часто того, что на Земле было необходимым, обязательным и естественным. Покинув ее, мы забыли захватить с собой папиросы и сигары, но самое замечательное это то, что мы ни разу с тех пор не вспомнили о них и не ощутили потребности! На Айю курение, вероятно. неизвестно.
— При буржуазном строе курили, — сказала Афи, — пьянствовали и вообще употребляли всякого рода наркотики, распространяемые буржуазией в целях одурманивания народных масс. Одни бесились с жиру, а другие старались отвлечь свои мысли от жалкой и тяжелой действительности. После же войны все наркотики исчезли и более уже не появлялись: новое поколение не нуждалось, а старое — отвыкло, ибо все думали тогда, как вы знаете, только о хлебе, жилищах, одежде и спасении от смертоносных болезней.
Беседуя таким образом, мы покинули птичник, сели в яхту и вернулись в 357-й город.
— Посетим теперь Тао на его частной квартире, — предложила Афи.
Мы с удовольствием согласились, пересели в небольшой городской снаряд и полетели дальше.
Тао работал у себя в кабинете.
— Добрый день! — приветствовал он нас.
Мы с любопытством осматривали помещение.
— Вас интересуют, я вижу, — продолжал он, — «частная квартира» и «частная жизнь» на Айю. Можете все осмотреть, хотя похвастаться мне нечем: замки буржуазии были шикарнее.
Однако, несмотря на это скромное замечание, кабинет представлял собою целый музей, коллекцию, библиотеку и одновременно картинно-скульптурную галерею разных эпох. Он давал, кроме того, максимум удобств, располагая к научной и умственной работе. О художественности и изяществе обстановки говорить не приходится. За одним из столов сидела женщина, которую мы и прежде встречали в обществе Тао.
— Это — моя «жена», — сказал он, — вы уже знаете ее. Она занимается тем же, чем и я, и мы сошлись с ней много лет тому назад, как коллеги, работающие в одной и той же области. В целях наиболее полной информации о «частной жизни» спешу сообщить, что у нас есть взрослые дети и внуки, которые гуляют сейчас в городе.
— Сколько им лет?
— Четыре и шесть.
— А с кем они гуляют?
— Одни.
— Слышите, Брайт? Попробуйте-ка отпустить таких детей одних в город на Земле! Их переедут, расшибут им носы или же что-нибудь в этом роде. А заблудиться они не могут?
— Могут, но они знают свое имя и любой ийо доставит их в этом случае в школу-интернат.
— А почему они сейчас не в школе? — спросил я.
— Мы соскучились и взяли их на несколько дней к себе.
Спальня походила на помещение, занимаемое нами в гостинице, а третья комната представляла собой нечто в роде приемной и столовой. Среди различной мебели мы обнаружили «универсальный шкаф», в котором нагревалась вода, готовилась пища и механически мылась посуда. Кухни не было. Тао жил в большом общежитии ученых, где каждый из них имел такую же квартиру.
Нас усадили и угостили свежими плодами, холодными яствами и горячей жидкостью, соответствующей земному кофе.
— Дома, обычно, никто не кушает, — сказал Тао за столом, — и большинство ийо не живет в таких квартирах: они довольствуются одной удобной комнатой, в роде вашей, предпочитая квартире общежитие. Лица же, занятые исключительно умственной работой, принуждены уединяться. Иногда я настолько увлекаюсь работой, что неделями не выхожу на улицу. В таких случаях, как видите, есть возможность приготовить пищу и дома.
— А кто занимается покупкой, впрочем не покупкой, а… «добычей» продуктов, так сказать? — спросил я.
Тао улыбнулся.
— У нас все легко достается или вовсе приходит само. Кроме ресторана, у меня есть еще три удобных способа добывания пищи: во-первых, в этом доме имеется буфет, в котором в любое время дня и ночи можно все достать и покушать. Он никем не обслуживается, не считая доставки продуктов. Во-вторых, в домах ученых постоянно вращаются молодые ийо, которые предупредительно натаскивают массу вещей, всячески стараясь сберечь нам время. Они свободно проникают в столовую, ставят все на стол и даже варят нередко кофе: уже более тысячи лет, как вы знаете, на Айю нет замков, запоров, задвижек и прочих капиталистически-собственнических приспособлений. И в-третьих, мы заходим, в крайнем случае, к соседям, открываем шкаф и кушаем на месте или же берем с собой, что и сколько нам угодно.
— Дешево и сердито! — заметил профессор. — Но если мы расскажем это на Земле. все обвинят нас во лжи.
— Потому, что буржуазно-капиталистическая гниль, — сказал Тао, — засорила человеческие мозги и отучила их просто и естественно мыслить.
— И все же у нас гораздо интереснее! — как бы обиженно возразил профессор. — Право собственности у нас свято и не попирается ногами, как у вас! Попробуйте-ка украсть таким нахальным образом что-нибудь на Земле! Сразу же соберутся со всех сторон соседи и приведут несколько полицейских: они арестуют вас и торжественно отправят в тюрьму. В тюрьме вас будет стеречь ряд стражников, с целью охраны «честного» общества от опасных преступников. После немногих месяцев любезного обращения и совершенно бесплатного питания следователи будут допрашивать вас и изучать ваше преступление и curiculum vitae (историю жизни), доведшую вас до этого. Секретари и стенографистки запишут это, а машинистки и писаки зафиксируют материал для истории. Тогда десяток жандармов доставит вас в «Palais de Justice» — «Дворец справедливости», в котором один обвинитель, несколько защитников, дюжина судей и ряд второстепенных чиновников совершат над вами правосудие в присутствии полного зала добродетельных граждан. Официальные лица часами будут говорить, спорить, совещаться, писать и, быть может, еще не один раз приведут вас сюда: времени никто не жалеет, когда вопрос касается нарушения священных основ капиталистического строя, и правосудие и справедливость не замедлят, конечно, восторжествовать. Поэтому — в назидание потомству и для защиты банкирского общества — вас вернут на основании ряда мудрых параграфов в тюрьму: пусть всякий знает, что порок всегда наказуется! По истечении установленного судом срока тюрьма и священник с библией несомненно исправят вас: выйдя оттуда и ознакомившись на своей шкуре с уголовным кодексом, вы уже не будете воровать у отдельных граждан, найдете «честные» и законные способы обкрадывать тысячи…
Все рассмеялись и встали.
— Летим теперь в театр — пора уже, — предложила Афи.
Мы распрощались с собственниками квартиры, из которой, однако, всякий может вынести, что ему вздумается, и отправились на станцию дальних кораблей.
… Засиял голубой свет, мы сели в вагон и почувствовали толчок: снаряд отделился от почвы. Через полчаса он опять опустился, крышка отскочила, и мы вступили в «Город красоты и искусства». Нас пригласили пересесть в открытую яхту, чтобы осмотреть его сверху. Он казался покрытым золотом и, как в огне, горел в море лучей заходящих солнц. Мы увидели огромную коллекцию всех видов зданий, какие нам когда-либо приходилось встречать на Земле. Мы долго смотрели в бинокли, изучая детали и любуясь тонкостью и изяществом отделки, сложным многообразием стиля, великолепием красок и французской легкостью архитектуры. Здесь было все, начиная от античного мира и кончая современным Парижем, но несравненно богаче, грандиознее и совершеннее. Геометрическое однообразие и схематичность полностью отсутствовали: план города был как бы импрессионистически набросан рукою искусства, а здания — рассеяны кистью художника. Но апофеозом искусства и чудом архитектуры был главный театр, который сразу же привлек наше внимание.
Он походил на огромную снежно-ледяную глыбу неправильной, естественной формы, покрытую как бы крупно-игольчатым инеем и состоявшую из ряда возвышавшихся, также игольчатых, готических выступов различной величины. Проникнув через боковую щель во внутрь этого оригинального здания, мы очутились в колоссальной сталактитовой пещере, без обычных потолка, стен и пола: сверху свешивались сложные узоры северного сияния и всюду причудливо выступали лишь сталактиты, которые, искрясь и сверкая, наполняли пещеру фантастическим светом. Но это не был мертвый и резкий свет электрических ламп! Нет, мягкий и подернутый легкой дымкой, он жил и дышал, витая в пространстве и переливаясь, при малейшем движении глаз, всеми цветами радуги.
Мы вошли в театр…
Ряды стульев, кресла, ложи, балконы, галереи, эстрада, занавес… — ничего этого, конечно, не было: одни только сталактиты в строго выдержанном стиле и несравненно прекраснее, чем это могло бы быть создано самою природою. Сотни блестящих ийо скользили по тропинкам и забирались на горы сталактитов, в гроты и на гроты, располагаясь там, в разнообразных позах. Десятки ущелий вели на улицу, причем устланные какой-то мягкой материей тропинки и места для сидения и лежания совершено не были заметны, идеально гармонируя с общим стилем и цветом пещеры. Легкая дымка сгущалась к центру зала в широкое облако, в котором плавали отдельные перистые тучки, обволакивавшие и открывавшие попеременно где-то вдали звезды и плывущую луну. Скользя с одного места на другое, лунный свет падал на различные утесы, освещая их наподобие морских скал.
Луна внезапно поблекла, скалы начали медленно тускнеть, облака — рассеиваться, и в центре пещеры, как бы из тумана, прояснилось то, что у нас зовется эстрадой. Мелодично и тихо зазвучала во всех уголках неизвестно откуда исходившая музыка. Быстро нарастая, она развернулась вскоре, подобно прибою морскому во время бури, и разразилась во всем своем величии, на которое способно это искусство, отвоеванное у мифических богов свободными ийо. Ощущение сказочной красоты сковало узами очарования все мое существо, и теперь, когда я пишу на Земле эти строки, мне кажется, что эта прекрасная сказка была лишь сном…
— Афи, почему вы до сих пор не привели нас сюда? — спросил профессор каким-то подавленным голосом.
— Ведь вы на Айю всего лишь несколько дней, — тихо ответила она, — и все это время были заняты другими делами.
Остатки тумана окончательно прояснились и началось действие. Оно происходило внизу, в центре пещеры, на неправильной формы стильной площадке, хорошо видимой из любого места. Несмотря на вечер, откуда-то сверху ворвались яркие лучи солнц, оставлявшие впечатление, что действие происходит днем под открытым небом. Оно выражалось в театре, конечно, не в мыслях, а при помощи речи, и в первый раз я услышал, как ийо говорили между собой на полном языке.
Бытовая драма и комедия на Айю, конечно, отсутствовали, ибо совершенный общественный строй не давал им для этого пищи. Однако здесь существовала драма историческая, как отголосок тех времен, когда театр отражал социальные конфликты противоречащих явлений, интересов и чувств. В настоящий же момент происходило нечто новое, совершенно нам не доступное, от чего мы отставали, по крайней мере, на тысячу лет… Хотя Афи и объяснила значение и роль современного театра и сообщила нам содержание пьесы, мы все же недостаточно поняли ее. Бесконечно развитая и утонченная духовно-художественная сфера ийо сделала их драматическое искусство не постижимым для нас, и именно в театре мы почувствовали тот контраст и пропасть, которые отделяли нас, людей Земли, от «Следующего Мира». Одно нам было ясно: действие изображалось символически, причем театр давал синтез символизма и реальности: вселенная, как символ, и символ, как реальность. Символически развертывалась перед нами кривая бытия, отображая исторически-социальные этапы прошлого и кидая перспективы их дальнейшего развития в эпохах будущего.
Я сделал в этот вечер замечательное открытие: драма и опера не были у ийо разными видами искусства, ибо их говор выражался в пении и всякое пение, таким образом, приобретало словесный смысл. Вместе с тем я постиг тайну их языка, но только постиг, конечно, а не изучил… Я понял, наконец, невероятную сложность фонетики ийо и изумился остроте их слуха: в то время как гласные человеческого языка состоят из тридцати, приблизительно, различных звуков, у ийо существуют сотни произношений и масса неизвестных нам и не различимых нашими ушами оттенков. То же самое относится и к немногим, на первый взгляд, согласным, которые выговариваются на десятки ладов. К тому же прибавляется ряд комбинаций, перемежающихся ударений и многообразие меняющих смысл интонаций, вследствие чего язык ийо настолько же сложнее нашего, насколько наш превосходит издаваемые животными однообразные звуки. Затем я обнаружил наличие сотен видов музыкальных инструментов, отличающихся друг от друга тембром и формою звука. Таким образом, большой оркестр, вторя пению, воспроизводит смысл и значение слов. Далее: чем выше и глубже содержание мысли, тем прекраснее выражающие ее музыка и пение, и наоборот, дисгармоничная музыкальная фраза имеет дурной смысл, а брань и подавно звучала бы резким диссонансом в буквальном смысле этого слова. Поэтому композитор на Айю является одновременно поэтом и мыслителем, ибо эти три понятия не отделимы друг от друга.