Дома ждали Сергеева. Без него не садились ужинать. Перед самым ужином, когда уже сидели за столом, в кабинете задребезжал телефон.
Мише звонил приятель, Сеня Гольдин.
— Алло, Мишка, ты сошел с ума!
— Ты уверен в этом?
— Совершенно. Почему ты не был сегодня на стадионе?
— Был занят по самые уши.
— Алло, ты понимаешь, что можешь погубить честь всей команды? У нас остались решающие тренировки, тысячу чертей на твою голову! Противник набьет нам «всухую» двести голов и не даст плакать, и все из-за тебя.
Миша хохотал в трубку. Это была обычная гольдинская манера разговаривать. Незнакомому человеку он мог показаться страшно грубым. Но Миша знал своего приятеля: за всей его кажущейся на первый взгляд грубостью скрывалась добрая душа хорошего товарища. Оба они учатся в одной школе, оба отличные физкультурники и оба состоят в одной футбольной команде. Несколько лет мальчики крепко дружат, несмотря на то, что Сеня уже «старый комсомолец» и на два года старше Миши.
— Алло, у меня уважительная причина, — проговорил Миша: — встречал мать.
Гольдин помолчал.
— Ладно, так и быть, — проворчал он, — на этот раз прощается… Да, между прочим: я был на тренировке у противника.
— Ну и как?
— Ха-ха! Это просто ерунда. За их нападение я не дал бы и выеденного яйца. Беки тоже так себе. Откровенно говоря, мы набьем им «всухую» двести голов…
— И не дадим плакать, — закончил Миша.
— Ты угадал. Алло, Мишка! Жди меня завтра утром. Есть разговор. Гуд бай.
Миша вернулся в столовую. За ужином беседа явно не клеилась.
— Я так завидую всем изобретателям, — говорила Нина Дмитриевна, — но сама ничего не понимаю в технике.
— Вы отлично владеете техникой плаванья, — сказала Клавдия Павловна: — вы были лучшим пловцом на курорте. Однако я на вас, Нина Дмитриевна, в обиде: вокруг вас столько было военных, а вы меня так ни с кем и не познакомили.
— Право, не такой уж интересный народ, — ответила Нина Дмитриевна, — всё старые друзья по Востоку.
— В будущем году на юг обязательно поедет Миша — ведь он еще никогда не видел моря, — сказал Алексей Федорович.
Он взял сына за подбородок, их глаза встретились, и Миша увидел в глазах отца плохо скрываемое волнение и усталость после бессонной ночи.
— Смотрите-ка, а ведь сын загорел в Москве не меньше, чем мать в Крыму, — закончил отец.
Нина Дмитриевна подняла на мальчика синие глаза.
— Он очень похож на маму.
— О, он с матерью — одно целое! — оживился отец. — И потом они такие друзья, что и водой их не разольешь. Я их называю Бобчинским и Добчинским, а они за это страшно злятся на меня.
— Но ведь мы дома одни, а он вечно занят. Даже сегодня не мог пораньше приехать… И так всегда, — с укором сказала мать.
Гостья тряхнула белыми волосами и горестно вздохнула:
— Увы, мне это хорошо известно. Мой муж тоже военный специалист, и мне по целым дням приходится у себя в Хабаровске сидеть одной.
После ужина все разошлись по комнатам.
Миша уступил гостье диванчик в столовой, на котором он всегда спал, а сам лег в кабинете отца и сразу уснул. Проснулся оттого, что голова сползла с подушки и заныло в затылке. Потирая шею, спустил на пол ноги. В кабинете было темно и душно. Потягиваясь и широко зевая, мальчик чуть приподнял штору и распахнул окно. Тусклый рассвет наплывал на Москву. Наступал тот ранний утренний час, когда городские шумы не надолго стихают. В переулке было пустынно и прохладно. Миша с наслаждением вдыхал свежий ночной воздух, разглядывая спящий переулок. Вдруг, — может, ему это показалось? — он услышал шум в соседней комнате. Шум заинтересовал его: ведь еще так рано, все спят. Может, кто в окно залез?..
Из столовой чуть пробивался свет. Осторожно ступая босыми ногами, Миша подошел к двери. В замочную скважину Миша увидел, что за столом, закрыв лампу, сидит Нина Дмитриевна и что-то пишет. Она изредка беспокойно оглядывалась на дверь, словно кого опасаясь.
Миша недоуменно пожал плечами: что, она бессонницей страдает, что ли? Но закрытая лампа, боязливые взгляды, которые Нина Дмитриевна бросала на дверь, показались ему странными. Озадаченный виденным, Миша тихо отошел от двери и снова лег.