Н. П. Огаревъ—Н. А. Тучковой.

вамъ сколько-нибудь добра, желая его сдвлать, желая облегчить

вашу грусть, облегчить чрезвычайно,—то вы, вы спасли меня, сами

того не зная.—До завтрашняго утра. Я слишкомъ усталь.—КрЬпко

пожмите МЕТЬ руку, какъ тогда. Скажите: можете вы быть счастливы?

Я пишу въ своей я здЬсь ложусь, не хочу уходить

отсюда. Addio!

2 часа дня. Я опять становлюсь золь и грустенъ. надоЬли

до смерти. Сегодня я чувствую себя по истин% одинокимъ, ми-

шить меня. Если бы я могъ на

утв

Лђ1й другъ, и ничто не можетъ

минуту увидьть васъ—воть все, чего я могъ бы просить за эти во-

семь дней, и быль бы доволенъ. Я ушелъ и заперся у себя въ ла-

Однако нужно твердо рвшить не поддаваться чувству

грусти, весьма впрочемъ естественному, и внутреннему неудоволь-

которое меня раздражаетъ ежеминутно. Надо быть сильнымъ

и ждать даже самыхъ скверныхъ вещей, не морщась. Но развь так-а

трудно быть нравственно сильнымъ, если чувствуешь, что въ теб

%заложено счастье, въ которомъ не сомнЬваешься.—Вчера дорбгой я

думалъ, что намъ обоимъ не хватаетъ одной вещи, которую мы во

что бы то ни стало должны добыть трудомъ, терп±кйемъ,

Это внутренняя Я говорю, что намъ ея не хватаетъ, по-

тому что мы часто отчаиваемся. Поэтому, когда какая-нибудь мысль

или чувство насъ захватываетъ, мы теряемъ въ жизни,

чтв ведетъ кь раздражительности, которая есть вовсе не сила, а—

позволю себ% такь выразиться—нервная бользнь. я назы-

ваю согласную дьятельность вс±хъ способностей—мыслить, чувство-

вать и д±йствовать. Возможно ли добиться ея? Или же я создаю

слишкомъ гордый идеаль челов%ческой жизни, индивидуальную уто-

она должна дать

возможность каждому индивидууму достигнуть этой личной

которая—что бы ни говорили—есть завершительная цвль

но въ нашь злосчастный вькъ не должны ли сильные люди опере-

дить прочихъ? Не должны ли они завоевать эту несмотря

на сферу, въ которой мы

другъ! Хорошо, что вы не вьрите, будто я человЬкъ безъ принци-

повъ; иначе вы улыбнулись бы передъ этой попыткой создать для

себя жизнь съ ньсколько болье глубокой моралью, чьмъ мораль

повседневная, которая влачится въ грязи, стараясь скрыть пороки и

доброд%тели, отвергнутые большинствомъ. Честное слово,—я чело-

вЬкъ глубоко нравственный, и я думаю, что жизнь слишкомъ серьез-

на, чтобы можно было шутить съ нею, безразлично, опьяняясь ли

или превращая ее во что-то врод% парада, на которомъ уважають

кромв своего собственнаго, истиннаго (а для

индивидуума истинное собственное, составленное безъ

и хранимое до тьхъ поръ, пока его не вытьснитъ взглядъ

противоположный). Жизнь—вещь серьезная и чрезвычайно нравствен-