мраке архива, что несравренно лучше быть человеком све-

дущим, чем бумажно-скрипящим, и несравненно полез-

нее было бы для общества, если бы молодые годы, посвя-

щенные скорописанию, мы отдали учению. Высказываю-

щий эту истину совершенно далек от мысли сказать черёз

нее: несмь яко же прочии человецы. Нет, он прямодушно

сознает, что создан из персти недостатков своего обще-

ства, что он сами— ”тото же теста кныш". И его мелкое и

мелкое самолюбие хватают судороги, когда уважение к

истине и любовь к родине — одной малой, как муравей-

ник, и другой великой, как мир,

предписывают ему не

брать на кисть светлой краски ддя изображения вещи тем-

ной. Как же мы сделаемся лучшими и как наше положе-

ние сделается лучшим, если разумно не сознаем и с чест-

ным прямодушием воинов не обличим того, что в нас и у

нас дурно? Отцы наши думали сами благоденствовать и

нам передать обеспеченное благоденствие в .одиночку и

втихомолку, в отделе от общества и в тени один от друго-

го, но мы ясно видим ныне, как велика была их ошибка.

Вместо благоденствия в одиночку мы наследовали от них

убеждение на опыте, что прочное, переходящее из рода в

род, благоденствие зиждется только в обществе, а обще-

ство скрепляется только обогащением ума сведениями и

облагородствованием сердца добрыми стремлениями —

образованием Й воспитанием. Неуспешный ход дел в мес-

тах, где заключена высшая наша умственная и нравствен-

ная деятельность, мы взваливаем на штаты, мы обвиняем

их в ограниченности. Но если бы штаты вдруг получили

способность оправдываться, что бы они сказали в свою

очередь про нашу ограниченйость? Будем же мало-мальс-

ки беспристрастны; пусть стихнет самолюбие, этот недо-

брый северо-восточный ветер нашей доброй, •плодотвор-

ной натуры,

— пусть стихнет и даст нам прислушаться к

голосу воспоминаний нашего детства. Слава Богу и Царю-

Отцу — теперь не то, но тогда путь к просвещению, что

ныне мерцает отчасти в наших канцеляриях и присутстви-

ях, лежал через школу приходского дьяка и через писар-

ню земского повытья, где наше робкое детское перо по-

гружалось в обломок бутылки, заменявший чернильницу.

Не был он длинен, этот путь, но Шел по скалистой и кру-

той стороне Парнаса и был усеян Тернием титл, словотитл

и кавык. От цветущей долины первых игр детства до чер-

нидьной вершины войскового Парнаса считалось три по-

прища: грам{тка, часловец и псалтырь. Последний шаг на

каждом из этих трех поприщ ознаменовывался триумфом.

96