— 212 —

Периклесъ». Оба были люди весьма умные, но по та-

дантдивости между ними Н'Ьтъ никакого cpaBHeHig. Я

не сочувствую ни уму Чаадаева, ни тому окончательному

выводу, въ которому онъ, отчаявшись въ будущемъ

• своего народа, пришедъ въ «Философическомъ письм'ђ»,

но я утверждаю, что его признаки

см'Ьлаго героическаго протеста. Пушкинъ не быль по

нату1Њ способенъ плыть противь его несла съ

собою всякая поступательная общественная волна, онъ

быль самымъ могучимъ художественнымъ выразителемъ

господствующаго чувства своего времени, онъ быль един-

ственно и исключительно только поэтъ и навь

поэтъ!

Но за-то, какой дивный и поэтъ! Для

онъ то-же что Дантъ для что Коха-

для поляКовъ въ XVI создатель

поэтическаго языка. До него существовала какая-то

свир±дь или что-то похожее на деревенскую

вдругъ создань дивный инструментъ, безподобный по

красот± звуковъ. Уже Брандесъ замеЬтидъ, что у HtRO-

торыхъ европейскихъ народовъ литературный ренесансъ

запоздадъ на нгЬсколько в±ковъ, что такимъ запоздалымъ

ренесансомъ были Гёте и Шидлеръ у нгЬмцевъ. Въ

такого-же литературнаго ренесанса

является Пушкинъ почти единолично, способ-

ный мыслить и страдать выразительно, столь вырази-

тельно, что звуки его диры волнуютъ насъ стодь-же

сильно, кань и его современниковъ, и что каждый изъ

насъ чувствуетъ, что вдохновляясь имъ, онъ становится

и чище и выше.—Онъ чарод±й, онъ одинаково

привлекателенъ во своей жизни, и въ своей

бурной байроновской молодости, и въ своемъ зр•ћломъ

возрасты когда пришибленный жизнью онъ писалъ (1835):

уже судьба

Меня борьбой неровной истомила,

Я быль ожесточенъ. Въ часто

Я помышдядъ о юности моей,