74

РУССКАЯ ЖИВОПИСЬ.

60-хъ годахъ превратилось въ изв%стную систему, чуть было не сломившую

новыя съ такими силачами во глав%, какъ Перовъ и Крамской.

Таланть Бруни быль огромный и, пожалуй, не им%лъ себ% подобныхъ среди

однородныхъ съ нимъ художниковъ не только у насъ, но и на Запад%. Однако чисто

художественная его д%ятельность им%ло меньшее значен;е въ современномъ рус-

скомъ искусств%, нежели д%ятельность Брюллова, такъ какъ Бруни быль

еще дальше отъ русской жизни. Если Брюлловъ всей своей безшабашной на-

турой. своей яко-бы „душой на распашкуи—отлично гармонировалъ съ нравами

тогдашняго художественнаго общества, отлично со вс%ми сходился, словами и

очаровывалъ и привязывалъ кь людей, то Бруни, не-

смотря на свою чисто итальянскую мягкость и в%жливость, далеко не поль-

зовался такой В±чно молчаливый, сосредоточенный.

онъ казался неприступнымъ. У него была особенная манера держать себя,

какъ будто умъ его быль весь поглощень таинственнаго, какъ

будто онъ всегда виталь въ горнихъ сферахъ. Это выходило бол%е уб%-

дительно, что вовсе не было глупой позой, но только той формой самообмана,

которая чаще всего вст*чалась въ живописи XlX в•Ька и такъ ясно выразилась

въ Виртц%, Гюстав% Моро и Редон%. Бруни внушалъ доходившее

до трепета. Онъ необычайно „в%ско• исполнялъ свои обязанности.

Зато онъ совс•Ьмъ не ум±лъ увлечь за собой толпу современниковъ своимъ

творчествомъ, не могъ сд%латья ихъ идоломъ и не породилъ ни единаго испшн-

наго посл%дователя. Онъ помогъ русскому искусству пойти по академической

дорот%, но не съум%лъ провести въ немъ на мВсто Брюллово-Деларошевской

формулы — свою собственную, хотя и вылившуюся полностью въ его произ-

Однако, если творчество Бруни не было столь значительнымъ для своего

времени, то оно пережило скоро отцв%тшее TBopeHie Брюллова и теперь все

еще способно вводить въ обманъ, заставлять ложь принимать за истину, тогда

какь „Осада Пскова“ и Богородицы на небо“ радують, по старой па-

мяти, лишь сильно состарившихся юношей 40-хъ годовъ, по-прежнему раздав-

ленныхъ „Карла Великаго въ живописи“. Когда видишь прелестныхъ,

мягкихъ и гибкихъ ангеловъ Бруни, путающихся въ дивныхъ, „съ большимъ

вкусомъ" разв%вающихся складкахъ ихъ когда глядишь на его,

тонко отъ Овербека и Фейта заимствованнаго, Спасителя, на его апостоловъ,

такихъ добрыхъ, умныхъ и неумолимо серьезныхъ, то невольно вспоминаешь объ

очевидной, подчасъ черезчуръ наивной, поверхностности Брюллова, и тогда готовь

воскликнуть: вотъ по истин% живопись, вотъ святость, душа, про-

и 0TkpoBeHie.

Брюлловъ, несмотря на все свое сходство съ болонцами, въ сущности, сильно

уступалъ имъ. Онъ быль слишкомъ засушенъ суровой и тупой школой

Иванова, и слишкомъ опошлился зат%мъ среди варварскаго въ художественномъ

общества, чтобъ равняться ученому Каррачи, соблазнительному Гвидо,

мрачному Гверчино и умному Совс%мъ другое — Бруни, который быль

постойнымъ насл%дникомъ вс%хъ этихъ художниковъ и великол%пно впиталъ

въ себя ихъ изумительное мастерство, подобно имъ съум%лъ развиться до

высшей точки школьнаго совершенства. Мало того, ему удалось придать кь уна-

сјњдованному отъ нихъ эклектическому фонду, состоящему изъ

у Рафаэля, Леонардо и Буанаротти такъ остроумно ими пре-

творенныхъ въ ныто бол%е доступное для толпы, бол%е гибкое, растяжи-

мое и прельстительное)—еще одну, новую прелесть: прелесть святости, пикант-

наго мистицизма, чего-то и сладострастнаго и чистаго. Брюлловъ грубы Если