16

если на смјну ему придетъ „лучшее же племя

она облюбовала, живя въ Рим, все еще полномъ мощи,

все еще славномъ веливимъ прошлымъ$— Сравнительнаа характе-

ристика жрицъ въ сдђлана 6'Ьгло. Можно думать, что

первая изъ нихъ любила Мтописи, читала римскихъ поэ-

товъ и увлекалась анналами Тацита; она легкомысленно говорила

про своихъ боговъ, но она в%рила въ нихъ. Вторая—нјтъ; та по-

тихоньку агала въ божницы Сераписа и Изиды и покланалась тай-

комь всякому иноземному богу, который только приходилъ въ Римъ.

И все-таки первая жрица была права. племена“, при-

на сиђну Рима, не отъ огня Весты зажгли свои жертвен-

ники. Боги Рима дјйствительно дремали, потому что Рио дре-

маль въпредсмертной —ГД'Ь же смыслъ этого „ иноплеменнаго “

Ублажая погибающаго азыческаго бога, поэтъ хоронить

еще живой народъ и нјтъ скорби въ неиъ, спокойномъ гостђ чу-

жой тризны.

Въ этомъ „лучшее племя“ стоить одиноко; но въ

сборникј т. Минскаго можно найти немало доказа-

тельетвъ того, что это не обмолвка и не фигуральное BHpazeHie;

это не а Ойствительно „племя“. М#сль поэта ясна, но

она невольно возбуждаеть невеселый вопросъ—объ поэтћ

кь тому народу, на языкгћ котораго онъ пишетъ. Народъ даль

поэту свой языкъ, даль ему возможность найти формулы и одежды

для думъ и вдохновенТ. И поеть, который первымъ долженъ бы

быль нести свои жертвы на алтарь языка и народности, во-

леблеть жертвенники. Онъ, изъ чувства простой благодарности,

если есть въ неиъ искра оригинальности и таланта, чуткимъ ухомъ

долженъ ловить божественные намеки языка и открывать новые

родники его творчества. Здјсь гордость неуйстна;

поэту не быть мудр'Ье народа, не быть его языка.

Языкъ—не мертвый, неподвижный и бездушный ЕОТО-

рому можно снисходительно отдать свой чтобы осйтить тем-

ныя и дебри; .нјтъ, это стройный и живой организмъ, кото-

рый вла$етъ чудной тайной творчества и Кь его живи-

тельному роднику придетъ еще немало жаздущихъ и

онъ всЈиъ имъ дастъ силы сослужить добрую службу родин'ђ.