16
если на смјну ему придетъ „лучшее же племя
она облюбовала, живя въ Рим, все еще полномъ мощи,
все еще славномъ веливимъ прошлымъ$— Сравнительнаа характе-
ристика жрицъ въ сдђлана 6'Ьгло. Можно думать, что
первая изъ нихъ любила Мтописи, читала римскихъ поэ-
товъ и увлекалась анналами Тацита; она легкомысленно говорила
про своихъ боговъ, но она в%рила въ нихъ. Вторая—нјтъ; та по-
тихоньку агала въ божницы Сераписа и Изиды и покланалась тай-
комь всякому иноземному богу, который только приходилъ въ Римъ.
И все-таки первая жрица была права. племена“, при-
на сиђну Рима, не отъ огня Весты зажгли свои жертвен-
ники. Боги Рима дјйствительно дремали, потому что Рио дре-
маль въпредсмертной —ГД'Ь же смыслъ этого „ иноплеменнаго “
Ублажая погибающаго азыческаго бога, поэтъ хоронить
еще живой народъ и нјтъ скорби въ неиъ, спокойномъ гостђ чу-
жой тризны.
Въ этомъ „лучшее племя“ стоить одиноко; но въ
сборникј т. Минскаго можно найти немало доказа-
тельетвъ того, что это не обмолвка и не фигуральное BHpazeHie;
это не а Ойствительно „племя“. М#сль поэта ясна, но
она невольно возбуждаеть невеселый вопросъ—объ поэтћ
кь тому народу, на языкгћ котораго онъ пишетъ. Народъ даль
поэту свой языкъ, даль ему возможность найти формулы и одежды
для думъ и вдохновенТ. И поеть, который первымъ долженъ бы
быль нести свои жертвы на алтарь языка и народности, во-
леблеть жертвенники. Онъ, изъ чувства простой благодарности,
если есть въ неиъ искра оригинальности и таланта, чуткимъ ухомъ
долженъ ловить божественные намеки языка и открывать новые
родники его творчества. Здјсь гордость неуйстна;
поэту не быть мудр'Ье народа, не быть его языка.
Языкъ—не мертвый, неподвижный и бездушный ЕОТО-
рому можно снисходительно отдать свой чтобы осйтить тем-
ныя и дебри; .нјтъ, это стройный и живой организмъ, кото-
рый вла$етъ чудной тайной творчества и Кь его живи-
тельному роднику придетъ еще немало жаздущихъ и
онъ всЈиъ имъ дастъ силы сослужить добрую службу родин'ђ.