295

имъ азывомъ, сказала свое слово. Но злая Юнона отняла отъ звон-

вой нимфы Эхо способность говорить свои слова и съ той поры

нимфа только повтораетъ звуки... метафизичесвихъ обоб-

И Е.аждый образъ искусства, СЛИШЕОИЪ проникнутато алле-

торическими инстинктами, тажолъ и неподвиженъ, вакъ каменный

египетской прозы.

Но даетъ-ли эта красота по крайней Мрј личное удовлетворе-

Hie повтуя Нћтъ; министръ утверждалъ, что масоны ску-

чаютъ своими и обрядами.

Въ соввсти исвиъ а дото обвиненья,

Горстное сердце вопршиъ довольно—

Чисты мои мыии, чисты побуждены,

А на свМ-В жить тяжело и больно.

Каждый звувъ иучайный я ловлю пытливо,

Тћсня-ли раздится на сем диевомъ,

В%теръ-ли всколышетъ золотую ниву,

Кадщй звувъ неаснымъ ин•ћ звучитъ упрвомъ.

Залегло глубово смутное сомн%нье,

И душа собою вжно недовольна;

НВть ей приговора, нМљ ей примирены,

И на свМ% жить мкВ тяжело и больно.

Согласить я сиджь, что несогласиио,

Но напрасне разумъ бьется и попочеть:

Горестная чаша не проходить мимо,

Ни въ устамъ зовущимъ низойти не хочетъ.

Какой-то совершенно безпорядочной толпой идуть нестройные об-

рывки чувствъ и Искреннаа исповјдь не произно-

ситъ обвинительнаго приговора, но и не примирнетъ съ собой; го-

рестная чаша стоить у губъ, а съ далеваго пола доносятеа звуки

П'Ьсни и вжеръ колышетъ золотую ниву. Есть что-то особенное въ

этомъ удивительномъ „случайныл звуковъ" и „смут-

наго сомнјньн". Отчего такою искренностью дышетъ эта тихи, без-

помощная залоба? И отчего невольно чувствуется, что тоска дие

глубже, Ч'ћмъ эти образы? Смутное сомнјнье, вћчное недовольство,

душа все еще ждеть чего-то...

И на свВт•В жить ей тяжио и больно.