114

РУССКАЯ ЖИВОПИСЬ.

посл% „Тайной вечери“, побудилъ Ге временно совс%мъ забросить мысли, ко-

торыя проснулись-было въ немъ въ подъ впечатл%нјемъ творчества

Иванова. Лишь въ середин% 80-хъ годовъ Ге, увлеченный Толстого,

вдругъ снова обратился кь Евангел1ю. Только тогда онъ окончательно бросилъ

безц%льное вн%шней старины *) и проникся глубокимъ понима-

HieMb общечелов%ческаго смысла о ХристЬ. При этомъ онъ зажегся такимъ

восторгомъ отъ нея, что почти дошелъ до пророчества... однако только почти,

такъ какъ по существу онъ остался т%мъ-же слабымъ и сбитымъ съ толку че-

лов%комъ, неспособнымъ справиться съ нашедшимъ на него 0TkpoBeHieMb.

Съ чисто-русской прямолинейностью, съ прямолинейностью варвара (а Ге

быль, не смотря на весь свой живой и впечатлительный умъ, наивенъ, какъ

ребенокъ, какъ варваръ), онъ—художникъ. отказался отъ красоты и сд±лался

лишней жертвой которое охватило почти ц•Ьликомъ всю духовную

жизнь русскаго общества и ближайшимъ виновникомъ котораго сл%дуетъ счи-

тать Л. Толстого. Ге въ качеств%, не всегда постњдовательнаго, адепта Тол-

стовскаго презр%лъ въ искусств% самое существенное: форму, забывъ,

что форма неотд%лима отъ что и въ фор“ находятся элементы

в•Ьчности и тайны. Забыть же онъ мог-ъ это потому, что отождествлялъ, подобно

учителю, форму съ отчасти понятное въ че•

всецЬЛО преданномъ борьб% съ во имя высшаго,

нравственнаго начала.

И Ге боролся въ своихъ картинахъ противь академизма, но эта борьба

была крайне непосл%довательная. До самой своей смерти онъ оставался поклон-

никомъ Брюллова. Онъ презиралъ совершенство и красоту образа, тогда какъ

ему сл%довало.бы только презирать школьную правильность образа и шаблонную

выучку. Изъ за этого и получилось то, что его картины.

столь интересныя по замыслу, по своему виду представляются грязной, темной

или безобразно-яркой мазней.

Однако, благодаря своей сильной въ то, что онъ д%лалъ, благодаря

своему сильному чувству, которымъ онъ хотЬлъ заразить другихъ, Ге удалось

вложить въ эти картины очень много интереснаго. Если въ нихъ разобраться,

д“ствительно могутъ произвести сильное живописью, а

тьмъ, что въ нихъ „разсказано". Впрочемъ первая изъ этихъ картинъ: „Что

есть истина“, настолько уродлива, что при всемъ ее нельзя ОЦВнить и

Ктъ возможности повљрить, чтобъ этотъ, спиной, актеръ и этотъ

бродяга—изображали Пилата и Христа. За то остальныя картины необычайно

трагичны по замыслу—даже наимен%е сложная изъ нихъ, названная художни-

комь „Сов%стьюи. На ней изображень !уда, стоящјй одинъ среди ночи. Осв

%щенный, какъ луной, судорожно завернувшись въ свой т%сный, ти-

плащикъ, онъ глядить съ невыносимой мукой и

всл%дъ удаляющемуся среди стражниковъ Учителю, котораго онъ только

что предалъ. Другая картина можетъ показаться мучительнымъ, тяже-

лымъ кошмаромъ, если только взять на себя трудъ разгляд%ть все въ этой черной,

отвратительной живописи. Въ сущности Ге изобразилъ просто жалкаго и

Характерность и типичность старины. не смотря на всю его любовь кь оста-

лись дпя Ге сокрытыми. У него совс-Ьмъ не было того историческаго ясновид%ујя, которэе

вообще такъ р±дко встр%чается и которое въ руссскэа живописи обнаружилось только у

Сурикова.