древвяго руссваго права, я выбриъ плату ва y6iAcTB0, вавъ

110H3Tie, воторое составляло главный предметъ древвихъ

завонодательствъ, развиваясь изъ внутренней жизни народа

и ц%лые Вви сопровождало государствъ, отъ

ихъ первоначальнаго 06pB30BHia до зр%лаго возраста“

Въ чемъ же, спрашивается, выражается эта противополож-

ность между древне-гермавсвими и славянскими законода-

тельстваии?

Во 1-хъ, она проявляется, по Иванишева, уже

въ самомъ харавтер± института мести. „У спвднъ месть

им%етъ ocH0BHieMb релийозное чувство; въ германсвихъ же

завонахъ, напротивъ, месть имветъ ocH0BBieMb частное удов-

.uenopeHie и HaEB8BHie ва закона. Въ древам-

шихъ памятвивахъ богемсваго права, говорить Иванишевъ,

месть является не средствомъ въ за обиду

и не дввимъ инстинвтоиъ, побуждающимъ платить здомъ за

зло (вавъ это было у германсвихъ народовъ); во она является

рели:јозною обязанностью, HcnoneHie которой необходимо для

cn0BoAcTBia и блаженства души убитвго" (31, 34). Такой же

харавтеръ месть имВла и у остальныхъ сдававсвихъ племевъ.

Довазательства, приводимыя Иванишевымъ въ подтвержде-

Hie своихъ словъ, заключатся въ слђдующемъ: относитель-

но древне-гериансваго права овь ограничивается зам%ча-

Hiewb, что „у народовъ, воторыхъ способности духа

подавлены дивою чувственностью, идея правосујя сйтитъ

тускло въ жизни общественной. Она является темнымъ чув-

ствоиъ, можно сказать инстинвтомъ. Тавого рода инстинвтъ

является преимущественно въ неопреододимомъ

мстить за причиненную обиду. Право мести у всгЬхъ народовъ,

стоящихъ на низвой степени есть В'Ьчво живая

иди принявшая грубую фриу мести“. (4—5).

Но, конечно, тавъ вавъ славяне никогда не были

грубыиъ чувственнымъ народомъ, подобно германцамъ, то и

месть у нихъ вызываема была „не грубымъ инстинвтомъ,