164

маленькая; еа и наивная фигурка—тольво декоративный

аксессуаръ кь II'bHiD и камышу, соединете которыхъ и вдохновило

поэта.

„Сватовство“ Чурин и не сложное и не харак-

терное; въ немъ все ясно и мирно и идетъ ЕВЕЪ по писанному; же-

нихи зарайе уйрены въ успјх'ћ,• у дочевъ давно уже сердце сва-

четь лихо; съ начала былины, с%етса въ душ'Ь..И тјиъ

не менје и проскользнудъ одинъ намекъ, который будить

вполнтћ законное любопытство. Богатыри отвергли любовь двухъ ар-

мянскихъ царевенъ. Во имя чего? .При какихъ За что

ихъ полюбили царевнн$ И любовь кь нить

дочекъ и чувства самого стольнаго князя npi06pjn бы

новый ОТТЬНОЕЪ, если бы apM8HcEia царевны отчетлив%е выступили

на ф0Н'Ь былины. Но намекъ быль уроненъ совершенно случайно и

вполй затерялся среди балагурства и шутокъ, составляющихъ все

Въ „КанутЬ" даны эдементы, нужные для сильной и яркой

драмы, но самой драмы все йтъ. Жизнь Канута въ рукахъ

пјвца; п±вцу хочется спасти довђрчиваго князя, но не очень хо•

чется. Дальше „оволичнаго намека“ идти „онъ не смјетъС (какъ

будто бы Магнусъ даль ему право намеки). осте-

речь Канута царализуется боязнью передъ Магнусомъ, жалость па-

рализуется Здјсь творчество поэта подвергалось

сильному искушетю; маленькая тђнь упрека по адресу Магнусова

посла, и всђ фигуры арче выступили бы изъ общаго фона картины;

мы иронически от“тили бы границу жалости и благоразу»йа въ

п'ьвц'ь, иначе бы жалјли Канута, иначе бы судили Магнуса. Но

тогда не такъ арко амлъ бы шиповникъ и не такъ звонКо залива-

лись бы соловьи. И поэтъ съ нечеловјческою ловкостью проскольз-

нуль надъ щекотливою темою; его 1йвецъ не будить ни негодо-

BaHiH, ни злобы; это вђрный холопь Магнуса и добрый тюремщикъ

Канута; и онъ не звучить диссонансомъ въ общей мирной и мягкой

тихаго вечера.

При такой обработм лица поэта перестаютъ быть

отвјтственными за свои поступки, не будятъ ни гн'ћва, ни жалости,

ни ни злобы; ими всегда и можно, и надо только любо-