166

крупный промахъ и не понялъ „печали“ 1оанна; будь онъ другоиъ

своего правитеда, такъ бы онъ не промахнудса. З) ПосгЬ возвы-

шенной Ош 1оанна, халифъ отпускаеть его отъ себя спокойно и

просто, какъ будто бн о друм и родствј говориль не онъ, а

кто-то другой. „Иди!“ Пусть онъ не удерживаетъ больше Дама-

скина, убзденный его доводами; но какъ же не спросить любимаго

раба, куда онъ пойдетъ, не нуждается-ли онъ въ чемъ-нибудь, не

можетъ-ди помочь ему ч'ћмъ-нибудь и халифъ. Конечно, съ чело-

вЈческой точки 3P'BHia понять роль халифа въ этой сцен% нельзя;

то рабъ, то брать, то „возьми полцарства“, то „иди, куда... вле-

четь тебя призванье“. Какъ же намъ отнестись кь халифу? Что

думать объ его кь Ддмаскину? kaEia чувства онъ въ

насъ будить! НИПЕИХЪ, ибо не въ силахъ вы$лить

чувство чистой торжественности, внј опредјленныхъ поводовъ въ

торжеству. Во всавомъ случаЈ, мн должны и“ть хорошее

MHjHie о вдадыв'ћ Дамаска, Ч'ћмъ худое; за что и почему—въ дан-

ннхъ поэмы, конечно, объяснить трудно.

Съ внјшней стороны 0THomeHiz Даиасвина въ черноризцу гораздо

драматичн'ће. Черноризецъ „еонить" 1оанна, запрещаетъ его гдагоду

течь неоскудно. Этоть инокъ во всей полной представдаетъ то начало,

которое враждебно основной мысли всего И что ИИ'ћ-

емъ-ли мы право осудить инока? Можемъ-ли мы отказать ему въ ува-

зем Еть; оба правы—и 1оаннъ, и инокъ, оба идеальны, каждый,

конечно, въ своей области. „Средь мирнато синклита“ одинъ чернори-

зецъ до дна полонъ иночества; онъ одинъ не боится поспвить

свой уставь выше „ прелести п%снопПьа". Но,—еще не уиолкаеть со-

MHtHie, — все таки 1оаннъ и инокъ люди совершенно различные;

смыслъ жизни они понипютъ не одинаково; дла одного HtcHoutHie

сродни первообразамъ, дла другаго въ неиъ только прелесть и духъ

праздности. Неужели ети настолько различные люди будать со-

вершенно одинаковое чувство? Совершенно одинаковое; мы любуеиса

и инокомъ, какъ любовались пђвцомъ. Кань хорошъ этоть ИНОЕЪ,

когда, величаво подними голову и хмуря брови, онъ сурово корить

пђвца! Кавъ характерно онъ падаетъ передъ распатьемъ и быть

себя въ грудь каинеиъ! Пусть въ КОНЦЬ-ЕОЩОВЪ иновъ сиотритъ

на свой уставь, вавъ на грубость; мы позволяемъ себ думать, что