167

эта уступка ничјиъ не мотивирована, не вытекаетъ изъ личности

черноризца и piuraeTb дилеиу внђ „бренннхъ земли“, т.-е.

компетентности земнаго поэта.

Въ „РугевитВ" ин уже ви$ли, какъ ругичанинъ любуетса и

датскимъ королиъ, и датскимъ ВПИСЕОПОМЪ; этотъ ругичанинъ, ко-

нечно, одинъ изъ ярыхъ исповђднивовъ толстовсКой эстетики—

„Јюбуйся врагомъ твоимъ". Какая драма тамъ, гдј на лучъ

красоты лица отвјчаютъ полннмъ восторгомъ, ради

нея отступаются отъ своихъ боговъ и продаютъ родину?

Любоштно, что одинъ изъ лучшихъ художественныхъ эффек-

товъ поэта возникъ именно на этой почй. Обманутый пђвецъ поеть

въ лјсу одинъ; сердитьса и не на кото: виновата только слЈпота:

но кань жаль, что никто не сдышалъ прекрасной йсни! Какъ

горько и обидно, что „ночь очей“ обманула пјвца! И что-же? Ш-

вецъ доволенъ, спокоенъ и радъ, кань будто бы такъ и надо, кань

будто бы тавъ даже лучше. И сердце читатела переполняется почти

такими же чувствами; оно тоже не тужить, что шьсна пропала да-

роить. Изъ руинъ. драматизма вольно вырывается соколиный полетъ

лирики, въ честь пЈсни вообще, въ честь инаго, высшаго значеты

пЈсноп'Ьтя. Въ величавомъ лиричесвомъ аккордј не слышно уже

голоса простаго людскаго сердца.

Въ этомъ Гаральдъ Гардрадъ особенно типиченъ.

В'Ьсъ его топора знаютъ отъ края до края поморья, онъ „ладья о

ладью” бьется на мор5 летаетъ „сизымъ орломъ", „чайною“ пи-

руетљ въ битвахъ, „какъ вихорь“ подметаетъ окрайнн морей; онъ

поднимаетъ свой топоръ съ словами: „зйзда ты моя, Ярославна”.

Молва „вакъ воронь“ летитъ предъ его ладьями. И наконецъ „на

мраморной лапгЬ пирэйсваго льва мечемъ онъ свое имя“ .

ПослЫнее не вполнгћ понятно; с$лалъ-ли онъ это какъ гимна-

зистъ, завжные на всякомъ удобномъ и

неудобномъ мВстЬ, или-же это была боевая

которой левъ лишился лапн или но все это

красиво до безсмнслицн 1). Повидимому, сами до себ шцвиги Га-

1) Тотъ, кто всегда полыуетса свмвоаическими

мио понятш; удивительная живость въ

диварей (а иногда в мудрецовь векуиьтурваго нарда) говорить только о